Человек в лабиринте. Сборник зарубежной фантастики

Ле Гуин Урсула Кребер

— Как мерзко выглядит все в твоем объяснении, Чарльз. Так, словно ты это запланировал… спровоцировал меня отдать ему пистолет. Ты знал, что…

Боудмен усмехнулся:

— Знал? — внезапно повторил Роулинг. — Нет. Ты не мог запланировать такого поворота событий. Только сейчас, после случившегося, ты пытаешься приписать себе заслугу… Но я видел тебя в ту минуту, когда я бросил ему пистолет. Твое лицо выражало испуг и гнев. Ты вообще не был уверен в поведении Мюллера. Только сейчас, когда все закончилось благополучно, ты можешь утверждать,

что все произошло по твоему плану. А я вижу тебя насквозь. Читаю в тебе, как в открытой книге, Чарльз.

— Приятно быть открытой книгой, — сказал Боудмен.

IV

Видимо, лабиринт не собирался их удерживать. Отступая к выходу, они и дальше соблюдали величайшую осторожность, но ловушек встретили немного, и не было опасных приключений. Быстро достигли корабля.

Мюллеру выделили квартиру в носовой части, в отдалении от комнат экипажа. Мюллер понимал, что это вытекало из его состояния, и не обиделся. Он был замкнут, тих и сдержан. Иногда иронически усмехался, в глазах его часто появлялось выражение превосходства, однако, он с готовностью подчинялся всем приказам. Он уже проявил свое превосходство и теперь уступал.

Экипаж корабля под руководством Хостина готовился к отлету. К Мюллеру, который оставался в своей каюте, Боудмен пришел один и без оружия. Он тоже был способен на благородные жесты.

Они сидели друг против друга за низким столом. Мюллер с каменным лицом молча ждал. Боудмен начал после долгой паузы:

— Я благодарен тебе, Дик.

— Уволь нас обоих от этого.

— Ты можешь меня презирать. Но я выполнил свой долг. Так же, как и тот парень. Так же, как вскоре выполнишь свой долг ты. Тебе все же не удалось забыть, что ты человек Земли.

— Очень сожалею, что не удалось.

— Не говори так, Дик. Это ненужные слова и ненужное упрямство. Мы слишком стары для этого. Вселенной грозит опасность. Мы прилагаем все усилия, чтобы защититься. А все остальное не имеет значения.

Боудмен сидел довольно близко к Мюллеру, чувствовал излучение, но не позволял себе отодвинуться. Волна отчаяния, омывающая его, вызывала угнетающее чувство старости, так словно ему уже тысяча лет. Распад тела, крушение души, гибель галактики в огне… пришла зима… пустота… пепел…

— Когда мы прилетим на Землю, — деловито сообщил Боудмен, — ты все изучишь. Узнаешь о лучевых существах все, что нам только известно, но это не означает, что нам известно многое. Потом будешь полагаться только на себя… Но ты можешь быть уверен, что миллиарды людей Земли Сердцем и душой будут молиться о твоей удаче.

— А кто произносит пустые слова? — спросил Мюллер.

— Есть кто-нибудь, кого ты хотел бы увидеть в порту сразу после приземления?

— Нет.

— Ты можешь послать сообщение. Есть особы, которые не переставали тебя любить. Будут ждать, если им сообщим.

Мюллер медленно произнес:

— В твоих глазах я вижу боль. Ты ощущаешь излучение, и оно тебя расстраивает. Ты ощущаешь боль во всех внутренностях,

в голове, в грудной клетке. Твое лицо посерело. Щеки обвисли. Но даже если бы излучение тебя убивало, ты будешь сидеть здесь, это твой стиль. Но для тебя это ад. Если же какая-нибудь особа на Земле не перестала меня любить, Чарльз, то я могу принести ей только одно благо — избавить от этого ада. Я не хочу никого встречать, не хочу никого видеть, не хочу ни с кем говорить.

— Как хочешь, — сказал Боудмен. Капли пота повисли на его кустистых бровях, капали на щеки. — Быть может, ты изменишь свое решение, когда будем возле Земли.

— Я никогда не буду возле Земли, — ответил Мюллер.

ЧАСТЬ ТРИНАДЦАТАЯ

I

В течение трех недель Мюллер изучал все, что было известно о таинственных гигантах, внегалактических существах. Он заупрямился и даже шага не сделал по Земле, и об этом, а также о его возвращении с Лемноса не сообщили общественности. Мюллер получил квартиру на Луне, и жил там спокойно под кратером Коперника, блуждая, словно робот, по серым стальным коридорам в блеске сияющих факелов. Ему продемонстрировали кубик видео, предложили все информационные материалы во всех сенсорных формах. Он слушал. Поглощал. Говорил мало.

Люди избегали общаться с ним точно так же, как и во время полета с Лемноса. Иногда он целыми днями никого не встречал. Редкие посетители держались в десятке метров от него.

Он не возражал.

Исключением был Боудмен, который проведывал Мюллера по меньшей мере трижды за неделю и приближался довольно близко. Не иначе, как своим столкновением с болью, старик пытался выразить свое раскаяние.

— Чарльз, я хочу, чтобы ты держался как можно дальше, — жестко заявил Мюллер в начале пятого визита. — Мы можем беседовать по телевизору. Или оставайся в дверях,

— Мне не вредит близкий контакт.

— Зато мне вредит. Тебе не приходит в голову, что я приобрел такое же отвращение к людям, как люди ко мне? Запах твоего толстенького тельца, Чарльз, меня буквально добивает. Не только ты вызываешь омерзение, но и все вы. Отвращение. Брезгливость. Ваши лица, ваши гримасы. Пористая кожа. Дурацкое разевание ртов. Уши. Присмотритесь когда-нибудь внимательно к человеческому уху, Чарльз. Ты видел что-нибудь более мерзостное, чем эта волнистая мисочка? Вы вызываете у меня отвращение.

— Мне жаль, что ты так чувствуешь, — сказал Боудмен.

Обучение длилось и длилось. Мюллер готов был к действию уже в конце первой недели, но нет — его должны были снабдить всем имеющимся материалом. Горя нетерпением, он усваивал информацию. Что-то еще оставалось в нем от прежней личности, и предстоящее задание начинало привлекать и завораживать. Ему был брошен вызов, и его следовало принять. И он уже рвался в полет к неведомым грозным существам, как когда-то желал служить Земле, как можно лучше исполнить свой долг.