Человек в витрине

Даль Хьелль Ола

Гунарстранна резко вскинул голову:

— Почтовая квитанция имеет значение для суда?

Фристад развел руками.

Гунарстранна продолжал:

— Убийца раздел жертву…

— Что он сделал со штыком?

Гунарстранна кивнул:

— Как я уже говорил, штык лежал на витрине магазина. Он старинный, английский, эпохи Наполеоновских войн. Штык остался на месте, но ни на нем, ни на английском ружье, к которому он крепился, отпечатков пальцев не обнаружено. Во время убийства в магазине было темно, как, впрочем, и в любую другую ночь. Кстати, на полу валялась

ручка с несмываемыми чернилами — самая обычная, такие продаются во всех магазинах канцтоваров. Скорее всего, убийца принес ее с собой, потому что именно ею написаны знаки на теле убитого. Наличие надписи тоже указывает на преднамеренность действий — если человек берет с собой ручку, чтобы что-то написать на трупе, естественно предположить, что он планировал убийство… Кстати, на ручке также отпечатков не обнаружено.

— Ну а как же знаменитое «И» и число сто девяносто пять?

— «И» — не совсем обычное сокращение от «Иоанн». А числа — девятнадцать и пять.

— Ладно, ладно. Нам известно, что это номер такси.

— Давай все по порядку.

— Хорошо. Когда произошло убийство?

— Между половиной двенадцатого и тремя ночи.

— И в карманах одежды убитого не нашли ключей?

— Да. В его карманах нашли сигареты, зажигалку и мелочь, а ключей там не оказалось.

— Насколько я понимаю, о ключах пока никто не знает?

— О том, что ключи пропали, известно только тебе, Фрёлику и мне.

— Я прочел показания вдовы: она якобы проснулась среди ночи и заметила на полу снег.

— Да, если она говорит правду. Возможно, убийца, на подошвах которого не успел растаять снег, взял у убитого ключи, поднялся на второй этаж, в квартиру Фольке-Есперсена, вошел в спальню, а потом снова вышел.

— Есть другие версии?

— По-моему, снег на полу оставил Фольке-Есперсен после вечерней прогулки — до того, как его убили.

— Почему вы так считаете?

— Потому что у убийцы вряд ли остался бы снег на подошвах. Он ведь довольно много времени провел в магазине. Сначала затаскивал труп на витрину, потом переодевался в военную форму. Вдобавок на подошвах убитого довольно глубокие протекторы, в которые мог набиться снег.

— Зачем же тогда, по-твоему, убийца украл ключи? Зачем, если не для того, чтобы воспользоваться ими?

— Пропажа ключей — загадка. Либо они не украдены и по-прежнему находятся в квартире, либо убийца украл их с какой-то иной целью.

— Значит, ты не считаешь, что убийца поднимался в квартиру?

— Если незваный гость прокрался в спальню Ингрид Есперсен, то только затем, чтобы проверить, что она спит, а затем уйти… А может, он хотел забрать какую-то вещь, о которой она не знала и которой не хватилась бы. Скорее всего, нечто принадлежавшее ее покойному мужу. Короче говоря, снег на полу, по-видимому, все-таки оставил сам Фольке-Есперсен, когда вошел в спальню, чтобы посмотреть на жену.

Фристад откашлялся, собираясь что-то спросить, но Гунарстранна его опередил:

— Мы пока ничего не знаем наверняка. Ингрид Есперсен вполне могла выдумать снег на полу.

— Зачем ей выдумывать?

— Вот именно! Мне

как-то не верится, что она нас обманывает. Разве что хочет доказать, что ключи украл убийца.

Они переглянулись.

— Но ведь если вдова врет насчет снега… — возразил Фристад, не докончив фразу.

Гунарстранна кивнул.

Фристад глубоко вздохнул:

— Значит, и взлома никакого не было, потому что она же и прикончила мужа!

— Твой вывод может оказаться правильным, но вот аргументация не выдерживает никакой критики, — ответил инспектор. — Я все же склонен полагать, что снег на полу оставил муж.

Прокурор и инспектор снова посмотрели друг другу в глаза.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь, Гунарстранна? Что подсказывает тебе твое хваленое чутье? Вдова сама прикончила мужа?

— А мотив? — задумчиво спросил Гунарстранна.

— Деньги, сексуальная неудовлетворенность… приступ ярости, — ответил Фристад. — Молодая женщина выходит за мужчину гораздо старше себя. Муж отказывается от больших денег, отвергнув предложение братьев и Хиркенера. А главное, он кладет конец любовным утехам жены. Из-за этого они ссорятся… Чего-чего, а мотивов у вдовы хватает!

— А возможность? — задумчиво спросил Гунарстранна.

— Конечно, именно ей удобнее всего в любое время убрать старика.

— Самостоятельно или с чьей-то помощью?

— С любовником — она держит мужа, любовник наносит удар.

— У любовника алиби.

Фристад хрипло чертыхнулся.

— Какое еще алиби?

— Он живет с мужчиной — неким Сьюром Флатебю. Тот уверяет, что в интересующую нас ночь Стрёмстед не покидал постели.

— Для меня, как для прокурора, подобное алиби не выдерживает никакой критики. Показания постоянного сожителя — все равно что показания супруга и потому не могут рассматриваться судом.

— Согласен. Но лучше уличить сожителя во лжи под присягой, чем губить невинного человека на суде.

— Сожитель в курсе, что Стрёмстед трахается с вдовой?

Гунарстранна пожал плечами:

— Возможно, он о чем-то догадался, раз его спрашивали, чем в ту ночь занимался Стрёмстед.

— А ты расскажи ему, что Стрёмстед ему изменяет, и тогда сразу станет ясно, есть у Стрёмстеда алиби или нет. Правда, вдова могла все проделать и в одиночку.

— Могла. Но мы не должны забывать и других. У Юнни Стокмо тоже нет алиби.

— А мотив? — спросил Фристад. — Ведь деньги на месте; пропала только дурацкая форма. Да и о том, что форма была, нам известно лишь со слов Карстена Есперсена. Если старика убил Стокмо…

Гунарстранна кивнул:

— Со Стокмо загвоздка в том, что ему от смерти Есперсена никакой выгоды. Он не получает денег, и доброе имя его отца не восстановлено. Если Стокмо и убил Фольке-Есперсена, то, скорее всего, в приступе ярости. Хотя, возможно, у него имелся другой мотив, помимо фамильной чести. Загвоздка номер два: убийство в состоянии аффекта — не то же самое, что предумышленное убийство. Если все же Стокмо задумал убийство заранее, почему он в то же время не позаботился о том, чтобы восстановить доброе имя своего отца?