Человек, закрывающий глаза
Шрифт:
- Ооо! Да это ж настоящее событие. За это надо отдельно тост поднять.- папа не унимался.
– Не умничай. У нас только к чаю ничего нет. Не успела я сегодня сбегать.
Сашка вызвался на роль гонца.
– Давайте я схожу. Выберу на свой вкус. А то жена вечно худеет. Замучила нас своими сухофруктами. – стал собираться Сашка.- Ещё что-нибудь надо?
– Купи свечей, если они ещё там остались. – уточнила мама.
Меня вдруг такая тоска скрутила.
– Саш, а давай я с тобой пойду.
– Зачем? Думаешь не унесу? Или не доверяешь? – засмеялся муж.
– Иванка! Иди сюда. Отпусти мужика. Пусть погуляет. А ты матери помоги.- крикнул из комнаты папа.
Ладно, ничего за двадцать минут
Помогла маме перенести блюда с едой. И мы сели за стол ждать Сашу.
– Мать, знаешь что за блюдо таится под страшным названием «Шовинизму и Упадку — Бойкот и Анафема»? - спросил папа.
– Нет. – ответила мама.
– А ты дочь?
– Понятия не имею.
– Марья Петровна, а вы подумайте, вы ж у нас искусствовед. Культурный работник. Должны знать такое. – папа наш если что-то интересное узнаёт, начинает нам устраивать вот такие викторины.
– Я бывший культурный работник. Мне по статусу и по возрасту уже положено забыть такое.
– Э-э-эх. Вот как ты собралась внуков воспитывать? А?
– Ради внуков я все вспомню. Но только не про Шовинизм и Анафему.
– Э-эх.
– Пап, мы сдаемся. – решила я ускорить момент папиного триумфа.
– Ну подумайте. «Шовинизму и Упадку — Бойкот и Анафема». Сделайте из этого аббревиатуру.
Мы все замолчали от умственного напряжения. Это что получается «ШУБА». – Селёдка под шубой что ли? – первая справилась мама.
– Ну наконец- то! Не все с тобой потеряно. Можно и внуков доверить.
Родителям никогда не бывает скучно. Какие же они молодцы.
Я поглядела по сторонам и увидела в дверном проёме Серафима. Что он здесь делает? Я побелела от страха. Уставилась на него и не шевелилась.
– Надо поговорить. – серьёзно произнёс он.
Зачем? Что- то с Сашей. Сердцебиение от страха увеличилось. Я боялась сказать хоть слово. Встала и пошла. Дошла до дверного проёма. Серафим развернул меня лицом к столу и дотронулся до моей головы. Я увидела то, чего видеть не хотела бы никогда. Внутри моих детей, родителей не было света. Маленькие искры едва заметно тлели. Что это? Почему? Это какая-то ошибка. Я смотрела на них и ужас пробрался в моё сердце. Что я могу сделать?
И тут раздается взрыв. Стена комнаты стоявшая справа от меня разваливается, разлетается на мелкие кирпичные части и заваливает моих родителей и детей. Деревянные перекрытия старого дома рушатся. Кругом дым и огонь. Что- то сильно бьёт меня по голове и я теряю сознание. Нет!
Я стою в чёрной бездне. На руку намотан энергетический шлейф. Я отпускаю его и меня несёт обратно к настоящим дням. Карнавал из разных эпох от прошлого к настоящему. Но теперь кровавый. Мои маленькие дети, мужья, родные в каждой эпохе я вижу их мёртвыми. Чума, пожар, убийства. Я вижу их мучения и смерть. Гадкую, убогую, жестокую, несправедливую смерть. Красота моя не помогла спасти мужа, а затем и детей от смертельной болезни. Переношусь в Японию и вижу, как от яда мучаются мои дети. Моя чернокожая семья забита до смерти. Светлый дом горит, в ней моя семья… а я... а я выживаю. Я везде выживаю. Но это в тысячу раз хуже смерти. Я прошу убить и меня. Но никто этого не делает. Собственными руками копаю могилы и прощаюсь с моей семьёй навсегда. Без них нет и меня. И после каждых похорон я ненавижу свою жизнь. Пуля, нож, яд… Я сама прекращаю свою жизнь, так как смысла в ней больше не вижу. И вот я перенеслась в деревенскую избу. Захожу в дом со двора. У порога лежит расстрелянный мужчина. Чувствую, как сжимается от боли сердце. Он наверняка хотел защитить меня и детей. Захожу в комнату, наполненной людьми. Солдаты в немецкой форме держат женщину. Я чувствую ее. Это я. Солдаты переговариваются на немецком и громко смеются. В углу, прижавшись друг к другу и поскуливая,
– Отпустите их. Они же маленькие.
Один немец берет стул, садится рядом с ней и говорит на ломанном русском.
– Милые волчата вырастают и превращаются в волков. Мы убьем их, как и всех. Медленно и мучительно. И будем получать от этого удовольствие. Хочешь избавить их от мучения? – он достает пистолет из кобуры, взводит курок и протягивает ей- Убей их сама. Быстро и безболезненно. Мы их жалеть не будем.
Женщина, трясущимися руками берет пистолет и наводит его на детей. Её глаза полны ужаса и боли. Малыши замолчали и смотрят на мать. Это немое прощание между ними, криком звучит в моей душе. Немцы смотрят на неё и на детей. Ждут, сволочи, когда мать совершит самый страшный грех. Но женщина вырывается, направляет пистолет в сторону немца и нажимает на курок. Выстрел не раздаётся. В пистолете нет патронов. Солдаты начинают мерзко смеяться. Немец со всей силы бьёт женщину по лицу.
– Vollidioten! *(идиотка)
Дети громко плачут. Их вытаскивают из угла…
Я закрываю глаза, не в силах больше на это смотреть. Открываю и вижу эту женщину стоящую на табуретке с петлёй на шее. Её детей и мужа больше нет. Дом пуст. Она пуста. В ней не осталось даже слез. Она все видела. Как ей с этим жить. КАК? И надо ли? Делает шаг вперёд…
В комнате раздаётся скрип двери. Я вижу как заходит старушка в платке и ватнике.
– Да, боже мой, Настюша. Да что же ты делаешь, глупая ты моя?
Старая женщина бежит к ней и обнимает за ноги, приподнимает и ставит обратно на табурет. Попыталась снять петлю с шеи Насти, но та не дала ей это сделать.
– Не трогайте меня. Не хочу! Не хочу жить. Уйдите. Не хочу.
Хрупкая старушка буквально держала на руках уже худое тело Насти.
– Не позволю! Не пущу! Не одам тебя никому. Моих тоже всех на фронте убило. Держусь с трудом, но держусь. И ты будь сильной. Не гневи Бога. Он все видит. Он за все воздаст. Война закончится. Ты молодая. Жить заново начнёшь. И все у тебя будет. Не уходи, дочка. Не бросай меня.- Женщина обняла Настю ещё крепче. – Не бросай меня.
По Настиной щеке потекли слезы.
– Вот и хорошо. Плачь, моя родная, через слёзки вся боль выйдет.
Старушка быстро начала снимать петлю с шеи Насти. Помогла ей спуститься, обняла за плечи и повела к двери.
– Ко мне жить пойдёшь. Нечего тебе здесь делать.
Дальше Настина жизнь пронеслась как на ускоренной перемотке. Она помогала старым людям, а после войны ушла работать в детский дом. Со временем её боль утихла, но ни куда не делась. Она чувствовала страдания других, помогала чем могла и не давала сникать людям с серьёзными проблемами. Она лечила человеческие души словом и делом. Её любили все. А сама она так и не завела своей семьи. И вот она уже старушка, лежит на больничной койке. И рядом с ней стоит… Серафим! И он меня не видит. Он садится рядом с ней, прикасается к её старым морщинистым рукам. Настя открывает глаза.