Человек-землетрясение
Шрифт:
Ее напряжение прошло, когда замок Баррайсов скрылся из виду. Тогда она вздохнула и превратилась в добрую пожилую женщину, предвкушающую поездку на юг, на лежащие вечно под солнцем Канарские острова.
Для нее действительно наступило облегчение, потому что она уезжала от своего сына, которого боялась.
Тем временем Теодор Хаферкамп разговаривал по телефону с доктором Дорлахом. Адвокат был в Эссене и вел переговоры с прокуратурой, впрочем, с мизерными результатами. Боб оставался в заключении, но прокурор уже потерял часть своей уверенности. Доктор Дорлах огорошил его резонным доводом. Два дня подряд сторожа на заводской стоянке проверяли машины
Результат: на тридцати девяти машинах были шины марки Пирелли.
– Таким образом, раз вам так угодно, вместе с Бобом Баррайсом во Вреденхаузене существуют сорок подозреваемых, если мы будем опираться только на следы шин, – аргументировал доктор Дорлах.
Его подсчеты впечатляли, и он это знал. Старший прокурор пообещал обсудить дело с коллегами.
– Один – ноль в нашу пользу! – радостно сообщил доктор Дорлах по телефону. – А как ваши успехи, господин Хаферкамп?
– Матильда летит курсом на Тенерифе. А я должен буду подстегнуть свой коллектив.
– Это так уж необходимо?
Хаферкамп решительно кивнул головой, хотя доктор Дорлах не мог этого видеть:
– Этот комиссар Розен – отвратительный парень. С Робертом он топчется на месте – и что же он делает? Ходит по домам во Вреденхаузене, особенно в дальнем заводском поселке, и выспрашивает людей. Первый вопрос: что за человек Роберт Баррайс? Это возмутительно. Я уже обратился с протестом к начальнику криминальной полиции. Так фабрикуется клевета. Но мои рабочие знают, где собака зарыта. Первый же, которого расспрашивал этот Розен, сразу позвонил мне. Пусть теперь жаждущий развлечений комиссар гуляет по улицам. – Хаферкамп быстро опрокинул рюмку коньяку. Возле телефона всегда стоял графин из венецианского хрусталя и несколько рюмок. – Как вела себя эта Марион… Марион…
– Цимбал.
– Идиотская фамилия. Так как она себя вела?
– На удивление хорошо. Но Розен пустил в нее ядовитую стрелу. Лжесвидетельство, и все в таком духе. Это действует медленно, но смотришь, отравлен весь организм. Мы должны что-то предпринять.
– Отослать и эту Цимбал? Может, подальше, в Америку?
– Хотите, чтобы Боб вас задушил?
– Но ведь не может быть, чтобы парень действительно любил эту девушку. Такого ведь у Боба просто не бывает! Он вообще не способен на любовь. Он умеет только пользоваться, а остаток выбрасывает, как пустой бумажный стаканчик.
– Случай с Марион – неизвестная нам ранее, непостижимая ситуация, с которой нам придется мириться. Даже больше, мы должны ее использовать – и здесь я вижу большой шанс. Боб и Марион должны обручиться.
– Доктор, от грязного эссенского воздуха у вас в мозгу выпал осадок.
– Это не все! Через короткий промежуток времени – еще до начала процесса – они должны пожениться!
– Я эту чепуху больше не желаю слушать.
– Как законная супруга, Марион Цимбал может отказаться от дачи показаний. Или же она может говорить о своем муже в таких восторженных тонах, что весь суд будет рыдать от умиления. Все зависит от состава суда, я ведь знаю всех судей. Если будет председательствовать доктор Цельтер, Марион лучше молчать; если доктор Муссман – мы заставим ее пропеть такую любовную историю, на фоне которой побледнеет все предыдущее. Вы ведь знаете, как это происходит, господин Хаферкамп. Суд вершат не только свод законов и право, но и эмоции, настроения, движения души, симпатии и антипатии. И судьи – всего лишь люди, и если видеть в них людей, а не только живые параграфы…
– Барменша в нашей
– А вам было бы приятнее видеть Баррайса, осужденного пожизненно?
– Доктор! – Хаферкамп ударил кулаком по столу. В далеком Эссене Дорлах отчетливо услышал это и насмешливо улыбнулся. «Вечно этот театр, – подумал он. – При этом все они не более чем второразрядные актеры». – Вы хотите выставить Боба как преступника?
– Да, – ответил доктор Дорлах четко и ясно. – Я убежден, что Боб столкнул свою няню на автобан… И вы тоже убеждены в этом, я знаю.
Зарычав, Хаферкамп бросил трубку.
Нужно видеть, как коллектив в несколько тысяч человек, мужчин и женщин, внезапно лишается памяти или начинает описывать человека, которого все терпеть не могли, как истинного ангела.
Тео Хаферкамп предварил эту перемену во взглядах очередным конвертом с жалованьем. Он напечатал на нем такое изречение: «Словесный поток только тогда полезен, когда он вращает турбины истины».
Красиво сказано. Хаферкамп был знаменит своими афоризмами – этот был самым красивым и самым лживым.
Наиболее смышленые из служащих быстро смекнули, что хотел напеть им дядя Теодор. Но работникам умственного труда была нужна поддержка: для этого существовал Совет представителей рабочих и служащих.
Хаферкамп созвал экстренное совещание. Он выставил на стол бочонок пива, три бутылки пшеничной водки и целую гору прекрасных бутербродов с вестфальской ветчиной, зная по опыту, что с помощью пива, водки и ветчины у жителей Вреденхаузена можно было достичь всего.
– В программе три пункта, – объявил Хаферкамп, после того как водка, пиво и бутерброды настроили всех на благодушный лад. – Первое: внеочередная премия для всех работников, благодаря прилежанию которых возрос объем наших заказов.
Всеобщее удивление: добровольная премия? Неужели Хаферкамп стал социалистом?
«Это будет стоить мне двести тысяч марок, – подумал Хаферкамп и выпил свое пиво. – Чертовски дорого обходится белоснежная манишка Баррайсов».
– Второе: с первого января при расчете за отпуск субботы больше не будут засчитываться как рабочие дни.
– Это грандиозно! – вырвалось у Ганса Притколяйта, представителя токарей и сверловщиков. – Мы десять лет за это боремся.
– Десять лет тому назад это нанесло бы непоправимый удар фирме. А теперь это стало возможным. Я всегда стремился к тому, чтобы все работники фабрик принимали участие в разделе общественного продукта.
Он окинул взглядом ошарашенные лица членов Совета, в глазах которых стоял немой вопрос: «Старик болен? Неужели он стареет так стремительно?» Человек, полновластно царивший, словно патриарх, правда не в ущерб своим рабочим – надо отдать ему должное, но в интересах прогресса всегда бывший упрямым и непреклонным – вдруг перешел на их сторону? По такому случаю впору включать фабричные сирены.
– Третье, – сказал Хаферкамп с явными признаками усталости, – мы должны поговорить о том, имеет ли право сотрудник криминальной полиции нарушать покой на предприятии. Ведь у нас царит покой, не так ли? Мы коллектив единомышленников. Лишь благодаря нашей тесной сплоченности выросли баррайсовские заводы, почти у каждого из вас появился автомобиль, маленький дом или красивая, современная квартира. Разве это ничего не стоит? Страдает ли кто-нибудь из вас от нужды? Вот видите – и тут вот приходит такой вот полицейский и вгоняет клинья в наш коллектив. Об этом мы должны поговорить.