Человек звезды
Шрифт:
— Это целая теория поведения человека в коллективе, — охотно отозвался Аристарх, садясь на любимого конька. — Если перед коллективом поставлена высокая цель, и люди, стремящиеся к этой цели, правильно организованы, то, по мере достижения цели, каждый член коллектива совершенствуется, становится все светлей и добрей. По существу, это путь достижения святости.
— Что-то уж больно мудрено, господин Пастухов. Святость, совершенство, высокая цель. Нельзя ли пример?
— Ну, например, собираются люди, чтобы сажать на земле сады. Превратить землю в один райский сад. И с каждым посаженным садом все они становятся светлей
— То есть все они становятся Садовниковыми?
— Ну нет, Садовников неповторим. Он сажает сады не на Земле, а в космосе. А когда они зацветают, облетает их на космическом корабле и приносит на Землю райские яблоки.
— Как, прямо на звездолете? Как же они выглядят эти яблоки?
— Это не совсем яблоки. Это идеи, великая музыка, изумительные стихи. В последний раз он принес на Землю неизвестные стихи Мандельштама.
— Такой поэт, Мандельштам? Не слыхал. Поэта Семена Добрынина знаю. Лихо стишки сочиняет. Какие же стихи пишет этот Мандельштам?
Аристарх Петухов оглянулся назад, в темный угол, где красные палачи точили ножи, звякали пилами, накаляли железные шкворни, и нараспев, раскачиваясь, прочитал:
Гончарных чаш багровое вино. Незыблемые стены казематов. И милосердных рук прикосновенье. Все длится ночь докучливых вопросов. Пусть палачи возьмут мои одежды. Покров не уберег свой липкий снег. Там черной жабой притаилась смерть. Таинственный обряд кровосмешенья. В глазах померк божественный акрополь.Он умолк, и было слышно, как скрежещут пилы, хрустит лебедка, булькает расплавленный свинец.
— Так, значит, есть звездолет, на котором можно улететь в космос? — Полковник Мишенька раздул ноздри, как собака, ухватившая след. — И вы, господин Пастухов, знаете, где спрятан этот звездолет?
— Конечно, знаю, — ответил Аристарх.
— Где же, где?
— На безымянном кладбище, в безвестной могиле Мандельштама. Ночью воздух над могилой начинает светиться. И из трав в небо взлетает звездолет, и в нем сидит Мандельштам, божественный космонавт русской поэзии.
— Сволочь! — заорал полковник Мишенька. — Сволочь лагерная! Нахлебаешься у меня! Ахмед, пусть нахлебается!
Красные роботы опрокинули Аристарха Пастухова на пол лицом вверх. Спеленали его по рукам и ногам, обмотали лицо, оставив один жадно дышащий рот. Всунули в рот жестяную воронку. И полковник Мишенька хватал из ведра полные кружки воды, лил в воронку. Аристарх Петухов бился, захлебывался. Его охватывал ужас смерти. И в этой кромешной тьме, перед тем, как исчезнуть, он увидел летящего над собой крылатого человека с прозрачными стрекозиными крыльями. Это был поэт Мандельштам, несущий в руках алую розу. Он кинул розу Аристарху Пастухова, и цветок зацвел в его сердце.
Красные человечки разматывали бинты, делали Аристарху искусственное дыхание, ждали, когда из легких хлынет вода.
Полковник Мишенька некоторое время тупо смотрел на бетонный пол с разлитой водой, на груду бинтов, в которые был замотан узник Аристарх, на жестяную воронку у себя под ногами.
Ему
— Зови пацана, буду его колоть.
Перед ним предстал школьник Коля Скалкин, худой, с тонкой шеей и большими тревожными глазами.
— Ну, Коля, здорово, — полковник Мишенька пожал его хрупкую, с тонкими пальцами руку. — Садись, садись, чувствуй себя как дома. Давно хотел с тобой познакомиться.
Коля Скалкин сел на край стула, сглотнув слюну и убрал волосы с бледного лба.
— Знаю, что ты отличник, историей интересуешься, в олимпиадах участвуешь. У меня у самого сынок твоих лет. Но того за книжки не усадишь, гоняет на мотоцикле, приходится из-за него с гаишниками ссориться.
Коля Скалкин молчал, тревожно смотрели его большие серые глаза, чуть дрожали пушистые брови, и лежали на коленях руки с хрупкими пальцами.
— Да, интересно ты написал про пушку, про звезды. Звездная пушка, говоришь? Созвездие Скалкиных? Интересно, хвалю. Я раньше внимания на эту пушку не обращал. Стоит и стоит. А теперь мимо проезжаю и думаю, — героическая пушка, ее именем созвездие названо.
Коля Скалкин молчал, только тревожно блестели его глаза и чуть подрагивали сжатые губы.
— Да, что говорить, мы, русские, — великий народ. Спим, спим, а потом проснемся и всему миру спать не даем. Любые муки, любые пытки снесем, а Родину не продадим. Родина у нас одна, и краше ее нет ничего. И мы за нее жизнь готовы отдать. Правильно я говорю?
Коля Скалкин не отвечал, не поворачивал голову туда, где сновали красные гномы, что-то скрипело и звякало.
— Слушай, Коля, я тебя вызвал как русского парня, патриота, которому можно верить и который не подведет, не посрамит чести, как говорится, отцов и дедов. Ты знаешь, что наш город захватили американцы, поставили своего человека Маерса, который главнее самого губернатора. И эти чертовы красные человечки, которых под видом кукол разместили по всему городу. Сразу ракетный удар, и от России мокрое место. Мы должны спрятать звездолет в другое место. Должны опередить американцев. Мы с тобой поедем туда, где спрятан звездолет, погрузим его на тягач и перевезем на новое место. Оно уже подготовлено. Давай с тобой поедем сейчас к звездолету и проверим маршрут, по которому его повезем. Ты согласен? Спасем звездолет от врагов?
Полковник Мишенька заглядывал Коле Скалкину в самую глубину глаз, желая уверить того, что дело их святое и неотложное и под силу одному только Коле, внуку прославленного героя, бравшего штурмом Берлин.
— Ну что, Коля, поедем?
Коля Скалкин затрепетал пушистыми бровями, вздохнул и сказал:
— Вы предатель. Вы враг народа. Вы мучитель русских людей. Вы будете висеть, как висел предатель Власов.
Полковник ошеломленно молчал, а потом хрипло, страшно закричал, багровея лицом: