Челтенхэм
Шрифт:
Касательно фехтования. Первые уроки дал мне отец. Приемами владеют все. Многие – очень неплохо. Но великих фехтовальщиков – единицы. Дело не в блестящей технике. Я помню запись на старой-старой пленке. Лев нападает на антилопу, атакует из травы. Трава, замечу, не слишком-то его и скрывает, и он как будто особо не спешит, антилопа может убежать, и все же почему-то не успевает. Почему? Чтобы оказаться вне пределов досягаемости хищника, ей нужно три секунды. Но лев сумел подкрасться так, и дал себя заметить лишь тогда, когда ему для успеха нужны всего полторы. Поэтому он даже может позволить себе картинно-издевательски
Не будь эффектным, будь эффективным.
Действие должно опережать не только мысль, но и взгляд. Оглядываться некогда. Твой мозг может воспринимать действительность и без органов чувств.
Классического мастера трудно одолеть в классической манере. Его надо удивить, это даст тебе пару лишних мгновений.
О скорости вообще разговор особый. Боевые искусства народов сохранены и зашифрованы в танце. Я видел одного русского танцора. Этот парень, двигаясь в полуприседе, вращаясь, мгновенно пересек всю сцену. А в кавказских танцах умудряются даже еще маневрировать на коленях. Меня осенило. Это потрясающий способ, уйдя в нижнюю сферу, за счет увеличения ширины шага перемещаться с колоссальной скоростью. Да, нагрузка чудовищная, не всякие ноги это выдержат, да и вся техника меняется, но выигрыш неимоверный – быстрота и неожиданность, вот ключи к успеху.
Принцип дзюдо, только наоборот. Падая или в невыгодной позиции, ты действительно становишься слабее, но запас превосходства должен быть таков, чтобы и в этом случае оставаться сильнее противника.
Нельзя недооценивать и психологическое давление мастерства, силу духовности. Еще раз скажу: фехтование – это танец, а танец – это диалог, твой противник – твой партнер, ваши движения совместны, согласованны, ты диктуешь ритм и договариваешься с ним о смерти. Вы приходите к соглашению, он принимает твои условия и умирает.
Засим остаюсь
твой друг Ричард.
Почерк Ричарда – страшно сплющенные буквы и цифры с сильнейшим наклоном влево.
Ричард Глостерский осиротел при живых родителях, ему только-только стукнуло одиннадцать, стояла осень, Нортгемптоншир исчез в дождях, и даже сонный и тихий Нэн грозил выйти из берегов. Ричард был в университетском дворе Фотерингейского замка, когда отец вернулся из Челтенхэма. Влетел на лошади, только грязь во все стороны, соскочил, несколько секунд дико смотрел, потом быстрым шагом вошел в дом, Ричард за ним, и отец сказал: «Пойдем, надо поговорить».
Они направились в Малую библиотеку, которая служила одновременно и кабинетом и мастерской, за книжными полками – верстак и сверлильный станок. Здесь они с отцом много раз отплясывали вместе, взявшись за руки, по случаю какой-нибудь забавной проделки вроде удачного запуска самодельной паровой машины или бумажного змея, под музыку, льющуюся неизвестно откуда. Много позже Ричард сообразил, что в подвале был спрятан генератор.
За верстаком они и сели, отец, обычно веселый, был страшно мрачным.
– Дикки, у нас неприятности… очень большие неприятности. Ты еще мал для всего этого, но выбора у нас нет… постарайся меня понять… а я постараюсь тебе объяснить. Наш Переход… ты ведь везде со мной побывал, все видел, все знаешь… с Переходом проблема. Мы с мамой тебе не говорили, но я с этим бьюсь не первый год… мягко выражаясь.
Ричард-старший, третий герцог Йоркский, был высокий, очень крупный человек, и даже лицо его был массивным – большой нос, большие губы, тяжелые надбровья, большой раздвоенный подбородок, волны темно-каштановых волос. Множество женщин было от него без ума. Он осушил стакан и тут же налил себе еще.
– Дикки, эти переходы между мирами… это не просто явление природы… не дырка в скале. Это машина. Ее построили в незапамятные времена… не знаю кто. Никто из Проводников не знает, а наша семья служит Проводниками спокон веков.
– Весельчак Хэмфри, – тихо подсказал Ричард.
– Да, Весельчак Хэмфри… вызвал воинство из-под земли… одиннадцатый век… еще тогда, наш предок. А возможно, еще и многие, тысячи лет… ты все понимаешь. Так вот, с этой машиной что-то стряслось.
– Она сломалась?
– Похоже на то. А может, и не сломалась, может, ей так положено, программа такая – этого мы не знаем, и, боюсь, никогда не узнаем. Что-то пробило, наш портал куда-то переместился, почти все старые каналы перекрыло… у нас нет больше выхода в прежние миры, а открылась какая-то совершенно другая система. От старого Перехода, за который нам и деньги-то платили, осталась одна линия… черт ее разберет, что теперь от нее ждать.
– К нам кто-то подключился?
– Да, но дело не в этом. Понимаешь, мы теперь в другой Вселенной. Глупо звучит, но по-другому не скажешь. Все наши книги Вариантов, все, что деды-прадеды высчитали, не упомнишь сколько веков изучения, – все псу под хвост, ничего мы теперь не знаем… Хорошо, хоть сами книги успели вывезти… хотя какой в них теперь прок.
Он допил и со злостью отодвинул стакан.
– У нас здесь нет современных аналогов. Мы, прах дери, тут самые старые, минимальный разрыв – шестьсот лет, котенок, мы для них – сказка, документов – раз-два и обчелся. И вот теперь самое неприятное. По этим документам выходит совершеннейшая гадость. Я все перелопатил до основания, не сомневайся – и везде одно и то же, я все принес, сам прочитаешь… Сынок, у нас тут скоро гражданская война, черт-те что начнется, вся страна полетит к собакам… Нас с мамой должны убить. Удивительного тут ничего нет, эта стерва Маргарита готова мне все припомнить… Дикки, нам придется бежать, мне предлагают кафедру в Торонто, я не собираюсь преподносить этой злобной сучке наши с Сесили головы на блюде… Но с тобой особая история.
Он потряс головой и яростно помассировал глаза ладонями – и долго потом Ричард вспоминал этот отцовский жест.
– Нет, давай еще раз. Можно было бы сунуться в эти новые схемы, поискать еще вариантов… но времени нет, да и технически это мало осуществимо. О двух головах какой-нибудь, и тот не решился бы в эти порталы сунуться, войти просто, а попробуй выйди, Чарити вон понесло, приключений ей захотелось, дура ненормальная, где она теперь?
Произнеся имя «Чарити», отец с беспокойством оглянулся на дверь.