Чем звезды обязаны ночи
Шрифт:
Этой ночью прошел дождь, и мы отправляемся прыгать по лужам. Я надела на нее красные резиновые сапожки, которые ее очаровали. Вот в чем кроется счастье, в ее возгласах радости. Беззаботное счастье, которое затмевает все.
Вдруг у края дороги Нин замечает улитку, висящую на высокой травинке. Коричневую упитанную улитку, обозревающую мир с высоты своей «башни», отданной на милость ветра и грозы. Нин застывает. Делает шаг. Потом другой. И кончиком пальца гладит раковину. Вокруг нас позванивают колокольчики на коровах. Журчит ручеек. Малышка словно загипнотизирована этой спиралью, пятнышками, извилинами и рожками,
Вернувшись домой, мы поселяем нашего гостя во дворце (обувной коробке), устраиваем ему банкет (листик салата) и торжественный осмотр нового места обитания (я беру на себя роль гида, а малышка высоко поднимает коробку, чтобы улитка ничего не пропустила). Нин берет мсье Гри повсюду, даже в парк, где мы растягиваемся на траве, чтобы полюбоваться на облака. В их «ватном» пейзаже вырисовываются то птица, то слон, то дракон. Легкий ветерок ласкает мои щеки. Мне хорошо рядом с этим ребенком.
– Что значит «эфемерная»? – вдруг спрашивает она.
Я понимаю не сразу. Выхватывая «фею» и «меру», я как бы заново осмысляю слово, и оно кажется мне красивым.
– Так говорят о чем-то, что живет недолго. Как бабочка. Или цветок.
Она молча на меня смотрит. Раздумывает над моими словами. У меня ощущение, что передо мной маленькая монашка. В ее взгляде обезоруживающая мудрость.
– А я? – еле слышно говорит она. – Я тоже скоро умру?
22
Ночной кошмар. Всегда один и тот же. Суазик, с рукой в огне, окруженная всей командой и толпой незнакомцев, тычет в меня ампутированной ладонью – моей собственной, – требуя правосудия. Скорчившись на слишком маленьком стуле, я умоляю меня выслушать. Но изо рта не вылетает ни звука.
Я с криком просыпаюсь.
Сидя на краю постели, на меня смотрит Роми. На ней наряд, в котором я нашла ее в тот вечер, вернувшись из школы. Бежевое платье в обтяжку и того же цвета шлепанцы с помпонами. И еще – розовые щеки, два округлых пятна румян, слишком ярких, придававших ей сходство с куклой. Одна полоска накладных ресниц отклеилась и упала.
Я встаю, открываю окно, делаю глубокий вдох. Бросаю взгляд на окружающий пейзаж. Слой тумана обволакивает поля всех оттенков зеленого. Вдали кричит петух. Свежий запах росы. Ловлю себя на том, что люблю все это.
Автобус с туристами приедет в полдень. У них будет полтора часа на обед. Не больше и не меньше. Я прокручиваю в голове всю последовательность действий. У меня нет навыка приема групп, в «Роми» никогда не накрывали столы больше чем на десять персон. Иначе осложняется обслуживание, возникает напряжение на кухне. Новые времена, новые нравы.
Под моей дверью лежит записка. Я узнаю почерк Розы: «Для тебя есть сообщение».
Пейо позвонили из турагентства. В группе на обеде будет не тридцать человек, а пятьдесят. Как пятьдесят? Нет слов. Я рада уже тому, что он удосужился передать мне сообщение. А потом задумываюсь: а не выжидал ли он до последнего момента, чтобы меня предупредить?
Я ввинчиваюсь
Почему это событие вгоняет меня в такой стресс? В конце концов, я и не такое видала. Управление гастрономическим рестораном, который вот-вот получит «звезду», таит в себе куда больше сложностей, чем задача накормить группу туристов. Тогда в чем дело? А в том, что я не занималась кухней с вечера той трагедии. Я не выходила на сцену, предпочитая оставаться в тени. Вот что наводит на меня ужас. Да, обожгла себе руку на плите Суазик; но именно на мне вся эта история поставила клеймо. А если я больше ни на что не способна? Не в силах руководить командой? Наладить работу ресторана? А если у меня просто пропало желание?
Ответа нет. И какая-то подспудная сила толкает меня вперед, заставляя делать то, за что я взялась. Я не умею поступать иначе. И никогда не умела.
Сую две таблетки под язык. Хоть какое-то подспорье, чтобы встретить день, начавшийся не лучшим образом.
На кухне Гвен мажет гренки тоненьким слоем масла. Перед ней над чашкой раскачиваются два хвостика, торчащие на маленькой головке. Нин посылает мне улыбку с молочными усами, на которую я отвечаю лучшей из своих гримас. Рядом с ней мсье Гри и Свинг. Маленькая неподвижная обезьянка кажется очень спокойной. Почти вялой. Она тоже не жаворонок.
Я включаю кофеварку. По лестнице спускается Нана в потрясающей непромокаемой шляпе и тщательно подобранном плаще. По ее взгляду я понимаю, что никакие уговоры не смогут убедить ее не сопровождать меня сегодня в ресторан. Интересно, о чем она думает? Иногда она устраивается у меня в комнате, когда я работаю. Тихое неприметное присутствие, приносящее мне облегчение. Роза научила ее вышивать, и это занятие заменило ей кроссворды. Иногда я перехватываю устремленный на меня взгляд. Тогда она посылает мне одну из своих кривых, согревающих улыбок. Может, ей не хватает Парижа? Его улиц, неба, третьего фонаря по улице Габриэль?
Глухой удар в окно заставляет меня вздрогнуть. Гвен бросается наружу и возвращается с маленьким неподвижным существом в сложенных ладонях.
– Ласточка? – восклицает Роза. – В сентябре?
Гвен поглаживает оперение птицы. Синяя тушка, шелковистый белый живот и хвост – изящный, словно ножки балерины.
– Она умерла… – шепчет она.
Я закрываю глаза. Это в твоей голове. Только в твоей голове.
Нана пристально на меня смотрит. Часы бьют восемь. Мне следует поторопиться. Пятьдесят человек. Две смены блюд. У меня получится.
23
Поначалу все идет не так уж плохо. Пейо уже встал. Базилио на кухне, занят чисткой овощей. В зале Гвен перестилает скатерти. Я собираю всех на инструктаж рядом с длинными столами, уже подготовленными к сегодняшнему приему группы. Пускаю по кругу несколько листков. Последнее напоминание:
– Мы ждем пятьдесят человек, которые заплатили за гастрономический визит. Это не просто репетиция. Эти люди помогут нам сделать ресторан известным. Дадут толчок. Все должно быть на высшем уровне.