Чемоданчик: апокалиптическая комедия
Шрифт:
Президент передает кнопку Строеву, а тот Подводнику, который немедленно пристегивает чемоданчик к запястью наручником. Мурена снова звонит, качает головой и хмурится.
СОНЯ. Спасибо, спасибо, Валентина Валентиновна! А нельзя еще участочек за городом?! Детям лучше на воздухе…
МИХАИЛ. На озере. Рыбку на зорьке половить, а?
ПРЕЗИДЕНТ (Строеву). Ты весь уже полигон распродал?
ШЕПТАЛЬСКАЯ (мстительно). Лучший кусок у озера придержал.
ПРЕЗИДЕНТ. Выделишь!
СТРОЕВ. Так точно.
Подводник
ПРЕЗИДЕНТ. Ну вот, всех осчастливила, кроме себя. Теперь — в роддом. Немедленно!
ШЕПТАЛЬСКАЯ. Поздно… уже и пуповину обрезали.
ПРЕЗИДЕНТ. Жаль. Не успели.
ШЕПТАЛЬСКАЯ. Может, и к лучшему.
ПРЕЗИДЕНТ. Почему, Мурена?
ШЕПТАЛЬСКАЯ. Видите ли… (Шепчет ей на ухо.)
ПРЕЗИДЕНТ. Гонишь!.. Да ладно тебе! …Жесть! Подождем следующего. Но чтобы русским был!
ШЕПТАЛЬСКАЯ. Уже ищем. Нам пора! У нас подход к прессе.
Президент идет к двери. За ней устремляется свита.
СТРОЕВ (спохватившись). А где чемоданчики? Где этот?.. Ушел!
Все озираются, мечутся по комнате.
ПРЕЗИДЕНТ. Но почему?
ШЕПТАЛЬСКАЯ. Генерал, вы же говорили, он надежный!
СТРОЕВ. Позавидовал, сволочь, чужому счастью. А на зависть мы его не проверяли.
ШЕПТАЛЬСКАЯ (президенту). Да, вы были слишком щедры.
ПРЕЗИДЕНТ. Доброта меня погубит.
ШЕПТАЛЬСКАЯ. И Правдоматкин исчез. Вот журналюга! Раззвонит теперь всем, что президент курит. Перед выборами.
СТРОЕВ (Феде). Ты можешь заблокировать оба чемоданчика?
ФЕДЯ. Легко!
СТРОЕВ. Не волнуйтесь, Валентина Валентиновна, человечество вне опасности!
ШЕПТАЛЬСКАЯ. К черту человечество! Как мы теперь выйдем к прессе? Оппозиция объявит вас недееспособной: за день потерять сразу два ядерных чемоданчика. Накануне выборов. Нам — конец!
ПРЕЗИДЕНТ. Стоп! Тихо! Прекратили панику, представили себе, что думаем не о державе, а о семейном бизнесе, вилле в Ницце. Выход? Быстро!
Напряженная пауза. Все мучительно размышляют. Соня шепчет что-то Михаилу на ухо. Тот благодарно целует жену. Надевает черный морской китель.
МИХАИЛ. Валентина Валентиновна, у меня… у нас… у вас есть идея.
ПРЕЗИДЕНТ. Докладывайте, майор!
Он берет в руки чемоданчик «Мечта рыболова».
МИХАИЛ. Можно выходить в народ!
ПРЕЗИДЕНТ. Благодарю за верность, полковник! (С интересом.) А вы не только подтянутый, но и умный. Я вас теперь никуда не отпущу.
МИХАИЛ. Служу России!
ЭДИК. Валентина Валентиновна, разрешите малюсенькую режиссерскую рекомендацию?
ПРЕЗИДЕНТ. Только быстрее!
ЭДИК. Придайте вашей очаровательной улыбке больше державности!
ПРЕЗИДЕНТ. Только этим и занимаюсь. Выходим!
Все встают по ранжиру.
СОНЯ (тревожно). Миша, когда вернешься?
МИХАИЛ. Не задавай глупых вопросов.
СОНЯ. Я сварю борщ.
ПРЕЗИДЕНТ. Счастливая женщина…
Президент и свита уходят. На сцене остаются Соня и Федя.
ФЕДЯ.
СОНЯ. Да уж не хуже твоей Вилки.
ФЕДЯ. Тогда женюсь!
СОНЯ. Зачем?
ФЕДЯ. Представляешь, какой компьютер можно будет купить!
Сам собой включается телевизор — и диктор сообщает.
ГОЛОС ДИКТОРА. Как стало известно, нашему президенту, рискуя жизнью, удалось лично отобрать ядерный чемоданчик у террористов и вернуть его избирателям. Народ безмолвствует… Простите, народ безумствует… От счастья. Завтрашний день объявлен днем национального восторга.
Мать и сын смотрят друг на друга. Соня замечает таракана и, размахивая тапочком, гонится за ним по квартире с криком.
СОНЯ (на бегу). Когда ж вы все сдохнете… от любви!
Драмы прозаика
1. Горкомовские кресла
В пору литературной молодости пьес я не писал. Даже не помышлял об этом. Драматурги казались мне небожителями. Я, начинающий поэт, забежав в ЦДЛ выпить пива, видел, как с антресолей Московской писательской организации величаво спускался председатель объединения драматургов Алексей Арбузов. И все вокруг шептали: «Смотрите — Арбузов!» Приезжал на белом «мерседесе», невероятном в Москве 70-х (второй такой имелся, кажется, только у Высоцкого), Михаил Шатров — автор пьес о Ленине. Лицо у него всегда было хмуро-брезгливое, словно он, озираясь, не мог смириться с тем, во что превратил великие замыслы Ильича наш неудачный народ. Совсем другое впечатление производил Виктор Розов, напоминавший доброго, лысого детского доктора, но и он был небожителем. Сама мысль сесть и сочинить пьесу казалась мне таким же странным намерением, как желание написать, скажем, конституцию. Написать-то можно, но какая страна захочет жить по твоей конституции? Точно так же не было надежды, что лохматый режиссер перенесет твою фантазии на сцену, люди с высшим актерским образованием выучат и будут декламировать твои диалоги, а художник измалюет краской полсотни квадратных метров холстины, чтобы отобразить коротенькую ремарку: «Нескучный сад. Входит Петр. Анфиса сидит на скамейке. Листопад». Остальное, казалось, вообще из области фантастики: купив заранее билеты, зал заполнят зрители и будут слушать, смеяться, плакать, хлопать, а в конце заорут: «Автора!» Тогда я в новом костюме выйду к рампе, поклонюсь и умру от счастья — в театре, как и завещал великий Белинский.
Но жизнь любит сюрпризы. Нет, не я пришел в драматургию, она пришла ко мне. Пьесами, точнее сказать, инсценировками обернулись мои «перестроечные» повести «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», «Работа над ошибками», «Апофегей». Это случалось как-то само собой: звонили из театра, спрашивали согласия (видимо, бывают странные прозаики, которые возражают против инсценировок!), а потом приглашали уже на премьеру. Именно так случилось с «Работой над ошибками», поставленной в 87-м в ленинградском ТЮЗе Станиславом Митиным. Спектакль шел на аншлагах, вызывая бурные споры учащихся и учительствовавших зрителей. Я участвовал в этих диспутах, нес прекраснодушный перестроечный бред и очень удивлялся, что у мудрых пожилых педагогов есть сомнения в конечной цели начавшегося ускорения. Станислав Митин впоследствии перебрался в Москву, стал кинорежиссером и через четверть века поставил фильм «Апофегей» с Марией Мироновой, Даниилом Страховым и Виктором Сухоруковым в главных ролях.