Черчилль. Верный пес Британской короны
Шрифт:
Я воспроизвожу эти воспоминания по мере того, как они приходят мне на память, и помню, какое сильное впечатление на меня в то время произвело сообщение о том, что миллионы мужчин и женщин уничтожаются или навсегда переселяются. Несомненно, родится поколение, которому будут неведомы их страдания, но оно, конечно, будет иметь больше еды и будет благословлять имя Сталина. Я не повторил афоризм Берка: "Если я не могу провести реформ без несправедливости, то не надо мне реформ". В условиях, когда вокруг вас свирепствовала мировая война, казалось бесполезным морализировать вслух (этот принцип Черчилль последовательно проводил в отношениях со Сталиным на протяжении всех военных лет, ради сохранения союза
К часу ночи прибыл Кадоган с проектом коммюнике, и мы занялись его окончательным редактированием. На стол подали молочного поросенка довольно крупных размеров (чувствуется, что рассказ о расправе с кулаками нисколько не испортил Черчиллю аппетита. — Б.С.). До сих пор Сталин только пробовал отдельные блюда, но время близилось уже к 3 часам ночи, и это был его обычный обеденный час. Он предложил Кадогану вместе с ним атаковать жертву, а когда мой друг отказался, хозяин обрушился на жертву в одиночку. Закончив, он поспешно вышел в соседнюю комнату, чтобы выслушать доклады со всех участков фронта, которые начинали поступать к нему после 2 часов утра. Он возвратился минут через 20, и к тому времени мы согласовали коммюнике.
Наконец в 2 часа 30 минут утра я сказал, что должен ехать. Мне нужно было полчаса добираться до дачи и столько же ехать до аэродрома. Голова моя раскалывалась от боли, что было для меня весьма необычным. А мне еще нужно было повидаться с генералом Андерсом. Я просил Молотова не провожать меня на рассвете, так как он явно был очень утомлен. Он посмотрел на меня укоризненно, как бы говоря: "Вы действительно думаете, что я не провожу вас?"
А лидеру парламентской оппозиции Клементу Эттли Черчилль написал, что "мне кажется, что я установил личные отношения, на которые так надеялся"".
Статс-секретарь британского МИДа Александр Кадоган так описал в своем отчете историческое застолье: "Два великих деятеля сумели установить контакт и поладить друг с другом… Подходящая обстановка способствовала тому, что беседа оказалась вдвое содержательнее, чем во время официальных переговоров. Атмосфера была, как на свадьбе". По словам Кадогана, у Черчилля от выпитого разболелась голова. "Невозможно вообразить ничего ужаснее кремлевского банкета, но это надо было вытерпеть", — добавил протрезвевший статс-секретарь.
К тому моменту застолье длилось уже четыре с половиной часа, так что Черчилль, увидев своего помощника, тут же шепотом пожаловался ему на головную боль.
"Стол был уставлен тарелками со всевозможной едой, увенчанной молочным поросенком, и бесчисленными бутылками, — повествует Кадоган. — Сталин заставил меня выпить что-то огненное (неужели чистый спирт, как Воланд Маргариту? — Б.С.). Сэр Уинстон предусмотрительно ограничивался красным кавказским вином.
Участники банкета обсуждали в основном отвлеченные темы: предвоенную политическую ситуацию и военно-технические новинки. Сталин дружески назвал Черчилля "старой боевой лошадкой". Тот пообещал в ответ поставить в СССР грузовики, и обещание выполнил. Правда, грузовики были американскими студебекерами".
Непринужденная беседа продолжалась до трех часов утра, после чего британцы отправились в свою резиденцию за вещами и в 4:15 выехали на аэродром. Сталин проводил гостей до автомобиля и сфотографировался с ними на память.
Это был фирменный прием дядюшки Джо — напоить своих партнеров по переговорам (а также соратников по Политбюро) буквально до беспамятства,
9 октября Черчилль сообщил Сталину о приостановке северных конвоев в Россию в связи с тем, что эскортные суда надо использовать для операции "Торч". С пиши ответил более чем сухо: "Получил ваше письмо от 9 октября. Спасибо".
Черчилль расстроился из-за несправедливых подозрений Москвы в том, что западные союзники хотят заключить сепаратный мир, и полного нежелания Сталина по достоинству оценить военные усилия Британии и Америки. 24 октября британский премьер сообщил Рузвельту, что послание из Москвы привело его в состояние крайней растерянности и он просто ничего не понимает. В ответном послании от 27 октября Рузвельт писал: "Я не слишком взволнован полученными ответами, или их отсутствием, из Москвы… Я абсолютно уверен, что русские выдержат зиму, а мы должны в соответствии с нашими планами обеспечивать им поставки и направить авиацию для участия в боевых действиях. Мне бы хотелось, чтобы мы могли сказать Сталину, что выполняем взятые обязательства на сто процентов".
После этих слов Рузвельта Черчилль вновь обрел уверенность и написал Идену: "Уверен, что будет огромной ошибкой бегать за русскими в их теперешнем настроении и еще большей ошибкой гоняться с ними за химерой… Я уверяю вас, единственное, что следует делать, — так это сражаться и выигрывать… Вы увидите, что в случае победного завершения наших усилий мы окажемся в совершенно ином положении. Между тем, общаясь с русскими, я обязан держать себя в руках, не реагировать на их ложь, упорно продолжая преследовать наши цели".
Несмотря на внешнее радушие, Сталин после первого визита британского премьера в Москву сохранил глубокое недоверие к Черчиллю как скрытому ненавистнику СССР. 19 октября 1942 года Иосиф Виссарионович телеграфировал Майскому: "У нас в Москве создается впечатление, что Черчилль держит курс на поражение СССР, чтобы потом сговориться с Германией Гитлера или Брюнинга за счет нашей страны. Без такого предположения трудно объяснить поведение Черчилля по вопросу о втором фронте в Европе, по вопросу о поставках вооружения для СССР, которые прогрессивно сокращаются, несмотря на рост производства в Англии, по вопросу о Гессе, которого Черчилль, по-видимому, держит про запас, наконец, по вопросу о систематической бомбежке англичанами Берлина в течение сентября, которую провозгласил Черчилль в Москве и которую он не выполнил ни на йоту, несмотря на то что он безусловно мог это выполнить".
Сталин подозревал Черчилля в намерении добиваться поражения СССР и заключить сепаратный мир с Гитлером за советский счет, но таких планов у британского премьера не было никогда, даже в самые тяжелые для Англии месяцы 1940 года.
23 октября Майский ответил Сталину: "Вопрос, который Вы поставили мне, имеет совершенно исключительную важность, и потому я постараюсь дать на него посильный ответ с максимально доступными мне объективностью и откровенностью. Я не хочу создавать у Вас никаких иллюзий ни в ту, ни в другую сторону…