Черемош (сборник)
Шрифт:
Ветер еще не выворачивал деревья корнями наружу, еще не пришел час, что камни лопаются от морозов, зима только-только набирала силу, но Васылю уже становилось невмоготу. Тоска присасывалась к сердцу, и вопросы, что таились до поры под черепом, начинали клевать по живому. В такие скаженные дни Васыль не находил себе притулу, нудился без меры. Безрассудно, неодолимо тянуло домой. Заснеженный лес уже не кормил, а торба, как назло, быстрее прежнего становилась порожней.
Однажды в полдень на опушке, прячась за кустами, Васыль высматривал дорогу. Ждал вечера, чтоб подойти к дому накатанной колеей, не оставляя
Вдруг Васыль увидел: несколько темных фигур перешли наискосок дорогу и исчезли за бугром. Потом они появились вновь и медленно, цепочкой, направились в сторону леса. Рядом с ними, должно быть, на поводках, проваливались в снегу две собаки. Люди неуклюже шагали по чистой прогалине. Может, навел кто-нибудь из села, хочет заработать доверие новой власти, может, слепой случай угораздил, но двигались они прямиком к тем кустам, где пристроился Васыль.
Будто очнувшись от забытья, Васыль отполз в тень деревьев и бросился в горы. Бежал прытко, напролом, откидывая провисшие ветки, ныряя под вражеский сук. На рыхлом снегу ноги отталкивались с трудом, и вскоре Васыль запыхался. Теперь он стал выбирать путь, чтоб не вилять меж стволов, не тратиться напрасно. Главное, ровно дышать, выбраться из яра наверх – там, на камнях следов не видно…
Покатый склон ощерился зубьями ельника. Васыль уже одолевал подъем, когда услышал сухой треск, будто рвалось полотно, но не было времени вникать, что это трещало. Кончилась хвойная завеса, снег лежал полосами, обнимал подошвы стволов. Казалось, деревья тоже устали взбираться. Лишь самые упрямые, низкорослые да жилистые цеплялись корнями за выступы, вползали в расщелины, терпели стужу и безводье – только бы жить вольно, не под топором.
Ветер стал резче, забивал дыханье. Снова раздался странный звук, теперь уже ясно похожий на выстрел. Не прячась, Васыль побежал по открытому отлогу. Ноги грузли в осыпях, отчаянно толкли крошево щебня, стараясь нащупать опору. Впереди над головой подпирали небо каменные столбы. Там спасение! Там нет извира, зато есть потайной куток, в нору зароешься, в любую щель-зашкалубину. Своя земля, укроет!
До вершины осталось несколько усилий, самая малость, когда Васыль услышал за спиной собачий брех. Оглянулся: два серых комка выкатились из-под деревьев – и, вмиг расправив свои тулова, прыжками понеслись в его сторону. Васыль ошалел от страха. Не заметив рядом стежки, он кинулся на последний подъем. Падал, кровянил руки, хватался за чахлые ростки, карабкался вверх, ломая ногти о щербатые плиты.
На гребне горы свистел ветер, лохматил волосы. Васыль не чувствовал, что давно потерял кучму. Огляделся по сторонам: куда теперь? Он уже не искал укрытия, бежал наугад…
Ноги не слушались, скользили по камням. Сердце разрывало горло. Вокруг ни души, только небо, ненужное, пустое… Загнали, катюги… Нож не спасет… Лай звенел все громче… ближе…
Васыль замер на краю обрыва. Ветер толкал в
Васыль прижал задубелые ладони к глазам, завыл сквозь зубы. А тело клонилось над пропастью, пока не оторвалось от земли.
Один из псов в запале гона, прыгнул за ним, на миг провис в воздухе и, перебирая лапами, рухнул в низину.
Васыля, вернее, то, что от него осталось – мешок переломанных костей, хоронили без священника. В Гудово тогда не было прихода, а вижницкий поп, узнав причину смерти, сказался хворым.
Но проводили покойного как следует, много народу пришло, не побоялись. Бабы выплакались вволю, за всех пропавших и несчастных, за мертвых и живых.
С трудом оттащили мать от могилы. Билась головой о мерзлую землю:
– Васыльку, сынку… очи мои… не треба мни свиту… Васылю-у-у…
Весной у холмика поставили каменный крест. На нем было выбито, что смерть забрала Васыля в девятнадцать лет.
С тех пор привилось в селе – отсчет годов ведут от его гибели. Свой календарь, свои святки.
Так и считают:
что Дмитрика погнали в шахту на Донбасс, когда Васыль кинулся…
…и Орыся родила сына на первый Покров после Васылевой гибели…
…а Юрко хату поставил третьим летом, как Васыль погиб…
И еще: кто проезжает у подножья горы, всегда опасливо посматривают вверх. С отвеса, бывает, срываются на дорогу камни. Особенно – весной, когда тает. Случались даже несчастья. Но – только с чужаками.
В своих ни разу не попало.
Старики говорят: за Васыля даже камень карает.
Обгон по встречной полосе
Баламуты
Мы не из породы пугливых. Еще не родился тот указательный палец, чтоб мы присели от страха. На все непотребные замечания про наш коллектив – положили с прибором.
Но иногда царапнет в затылке, и хочется спросить: не надоело вам, господа-товарищи?..
Ведь на каждом собрании вспоминают: три мушкетера и примкнувший. И слова привычные: пройдохи, мазурики, бала муты…
А я не согласен. Какого рожна – баламут? Кого баламутил? Живу тише травы. С соседями не лаюсь. В разборки по двору не встреваю. Держусь сам по себе.
А кого домой привожу, для личного интереса – это посторонних не касается. Не их собачье дело. Могу язык укоротить. Но пока разговоров не было.
Люблю пиво – после работы, конечно. Закон не запрещает. В кино люблю, если недалеко. Вот и все. При чем здесь баламут?
И кореша у меня под стать. Люди смирные. Достойные. У Тикана жена законная, сынишка малой. Тикан рюмки вина не пригубит, его от кислого мутит. Хотя по комплекции – не скажешь, пудовые гири для него – фисташки. Правда, его Стефка письма в профком чиркает, мол, юбочник, угомоните. Она его к каждому киоску ревнует. А я – свидетель: то бабьи фантазии.
Недавно после трудового дня возвращались в гараж. Возле рынка у Тикана скат спустил. Я остановился: помочь. Но он уже запаску поставил, болты подтягивает. Рубаха на спине темная от пота.