Черемош (сборник)
Шрифт:
Только не каждый решится в речку съехать: на скрытых валунах порвать кардан очень даже просто. Но Яша не дрейфит, ему места знакомы, все облазил с тех пор, как работает в шараге по укреплению берегов. Любит он эти места. Такой красы, говорит, в мире раз-два и обчелся! Воздух этот, говорит, надо выдавать по ложке, как варенье…
– А вы, вуйко, недовольны, ворчите… В газетах пишут: здесь раньше одна нищета была, пустолы да трахома. Сифилис был. А сейчас глянь – какая природа! Сказка! Полный курорт!
У Ткачука глаза улыбаются из морщин. Знает, что Яше в усладу здешний
– Вай-ле, твоя правда!
Однако на языке вертелось зацепить Яшу, что теперь от кондрашки и рака тоже невесело, но смолчал. Нехай тешится…
А лес на обочах и впрямь богатый, по-осеннему огненной фарбой пестрит. Такой бы лес возле Ткачука – ото бы жизнь: дрова под боком, зимой забот не знаешь…
Тем временем женщины кончили грузить, закрыли борт, и Яша потихоньку, на малых оборотах вывел машину к твердому берегу.
Гуцулки заглядывали в глаза, просили приехать завтра, у них еще наберется пару кубов. Яша молча протирал стекло. Отжав юбки, они пошли через дорогу в ближнюю хату.
– Почекайте! – крикнула старшая, закуривая на ходу, и облачко дыма белесым шаром перекатилось через плечо.
Вскоре она принесла связку грибов на суровой нитке. Сушенные, наверно, в дымоходе, они закоптели снизу и оставляли на пальцах шелковые пятна сажи. Яша понюхал скукожистую шляпку боровика.
– Я посигналю, когда приеду, – согласился Яша и дал талон за погруженный камень.
– Щоб диты ваши булы здоровы!
Гуцулка спрятала талон под темный платок, плотно повязанный над бровями. Потом угостила сигаретами, двумя последними, и, держа руку на пояснице, пошла к дому.
Электрика
В каждом селе свои причуды. Особая загогулина в характере и любимая, хорошо натертая мозоль. Нет сёл, что схожи, как близнята. Все под одним небом порпаются, [64] над всеми одна власть, а жизнь получается разношерстная. Кому ветер в спину, а кому снег в лицо. Одни веселятся, не просыхают, другие лишь на праздники да в горе позволят себе лишнее.
64
Порпаться – возиться.
И строятся, между прочим, в отличку от соседа, и чаи варят иначе, даже стопку-порцию в каждом селе держат на особый манер: кто полной пятерней, чтоб не видно, сколько налито, кто двумя пальцами, оттопырив остальные, кто за донышко бережной щепоткой.
А в отношении натертой мозоли, то лучше не трогать ее, потому как мозоли тоже бывают разные.
Оттого Ткачук и другие серьезные мужики при встрече не заводили разговора за электричество. На эту тему, как ни мудруй, ничего нового не скажешь. Только уронишь себя в глазах собеседника. Или даже обидишь его. Ведь потчуешь пережеванным.
В ту пору, когда новость была еще теплой, на всех перекрестках звонарили о ней. Планы загадывали, что от «лампочки Ильича» жизнь наладится без помех и задоринок и промтовара будет всякого.
Но прошли все сроки, давно зачерствела
Только и тешился народ, если, наклонив голову, кто-то пускал по рядам:
– Да чтоб они тоже, как лампочки, висели и горели.
Иногда докладчик вслух каялся: мол, и у нас бывают ошибки: еще не завезли столбов, снабженцы просрочили…
– Просрачили… – поправлял голос из народа.
В те годы, когда Ткачук служил дежурным по сельсовету, приходилось ему отсиживать на собраниях, для присутствия и количества. За исключением, если Ульяна-председательша наказывала: выйди, вуйко Тодор! И он терпеливо ждал на ступеньках, пока кончат балабонить, чтоб после прибрать помещение и расставить стулья в надлежащем порядке. Выпирали Ткачука на крыльцо, когда решался вопрос для узкого актива, не для его беспартийных ушей. Зато на прочих говорильнях он забирался в дальний угол, урывками, сквозь дрему, слышал выступления, но чаще клевал отяжелелой за день головой.
А на собраниях не уставали распинаться, что скоро-скоро будут фонари на улицах, лампочки будут свисать с поперечины, жизнь станет другого колеру, столько ждали – еще подождем! И так уже свыклись с этим долбежом, что если бы докладчик по нечаянности пропустил страницу, не вспомнил про электрику, то странно было бы слушать и даже тревожно от непонимания.
Назавтра, конечно, от ворот к воротам полетели бы заполошные слухи и все село на завалинках извелось бы догадками: ох неспроста вчера промолчали насчет лампочки…
И может, от зряшных пересудов раскачались бы на письмо, особо те, кто на железке служат, они смелей и в грамоте ловчее. Накатали бы в газету или повыше кому, в том виде, что двадцать лет ждем, тихо ждем, не жалуемся. И еще ждать согласны, лишь бы обещали. Но в этот раз, почему-то не услышали, как жить будем при фонарях. А многие открыто думают, что нашу энергию спер к себе колхоз «Шлях до коммунизму», их председатель мастак по части зажулить, думает за своих людей. А мы, как примаки, воду в рот набрали, ходим по улицам без света, хотя от района стоим в пяти километрах по спидометру.
Так и сказать в цидульке: мы не жалуемся, не из таких. Между прочим, всегда голосуем за, но кому положено, чтоб обратили сюда внимание: живем в темноте, как тараканы. Никакой видимости. Хоть глаза клади в карман. Одно спасение – луной пользуемся. Свет у ней бесплатный. Но сидит луна высоко, в наших порядках не разбирается, сегодня вышла, а завтра настроения нет… Это дело? Ведь мы по космосу давно всех переплюнули, теперь пора по фонарям заплевать!
Но если подчиниться правде, то рассуждения насчет письма – чистая фантазия, голый ноль в практике, – не было такого случая, чтоб начальство обмишурилось, не козырнуло скорым электричеством, в том плане, что старается для народных масс. Начальство не тютя, с радостью отбарабанит, какие блага покатятся по проводам да сколько веселья получит каждая душа, когда протянут под крышу живой ток.