Череп грифона
Шрифт:
«Мой отец — старик. Его семя должно быть уже холодным. Если я посею свое семя в пахотную борозду, которую он проложил, я почти сделаю ему одолжение».
Менедем взвился со скамьи во дворе так стремительно, что Бавкида удивленно заморгала.
— Прости… — пробормотал он. — Я только что вспомнил… У меня назначена важная встреча в гавани. И я уже опоздал. Очень сильно опоздал.
Ложь была неловкой, и Бавкида наверняка догадалась, что он лжет. И все равно Менедем выскочил из дома так стремительно, будто Добрые гнались за ним по пятам.
«Они
Он сжимал кулаки до тех пор, пока ногти не впились в мозолистые ладони. Знает ли Бавкида, имеет ли хоть какое-то представление о смятении, которое внесла в его душу? Она никогда не показывала этого ни единым намеком — но хорошая жена и не покажет такого. Так всегда бывало во время его неудачных попыток обольщения.
Менедем засмеялся хриплым, горьким смехом, в котором вовсе не было веселья.
«Ее я и не пытался обольстить, будь все проклято. И не попытаюсь».
Бавкида доверяла ему. Судя по всему, Менедем ей нравился. Но она была женой его отца.
— Я не могу, — сдавленно сказал он. — Я не могу. И не буду!
И вдруг Менедем понял, где состоится «назначенная встреча», о которой он упомянул. Ближайший бордель находился всего в двух кварталах отсюда. Менедему хотелось совсем другого, но, возможно, это поможет ему не думать о том, чего ему в действительности хочется, и… «О том, чего я не могу сделать», — снова повторил он себе.
Соклей уставился на Химилкона, разинув рот.
— Что? — спросил он. — Спряжение глаголов в арамейском зависит от того, женского или мужского рода подлежащее? Это безумие!
Финикиец покачал головой.
— Нет, почтеннейший. Это просто различие языков.
— Да здесь сплошные различия! — заявил Соклей. — Ни единого слова, похожего на эллинское. В твоем-то языке есть все эти придыхания…
— Я же выучил эллинский, — сказал Химилкон. — Для меня это было так же трудно, как для тебя — выучить арамейский.
Он наверняка был прав, но от этого Соклею не стало легче.
— И ты утверждаешь, что в вашем алфавите вообще нет гласных и вы пишете справа налево?
Химилкон кивнул. Соклей застонал.
— Это… тоже очень странно.
— Вам нравится ваш алфавит, а нам точно так же нравится наш, — ответил Химилкон и почесал бороду. — Интересно, как так вышло, что некоторые буквы в наших алфавитах называются почти одинаково?
— Это не случайно, — ответил Соклей. — Мы, эллины, научились искусству письма у финикийцев, которые пришли с царем Кадмом. Мы изменили буквы, чтобы приспособить их к своему языку, но переняли мы эти буквы у вашего народа. Во всяком случае, так пишет Геродот.
— Если вы их изменили, то вы не должны винить нас за то, что мы оставили свои буквы в прежнем виде. А теперь продолжим урок? — предложил Химилкон. — Ты
— Ты говоришь так только для того, чтобы не дать мне уйти.
Соклей вовсе не считал, что делает большие успехи. Арамейский оказался трудней, чем любой предмет, который он изучал в Лицее.
Но Химилкон заверил юношу:
— Нет, у тебя хорошая память — это я и раньше знал — и неплохой слух. Любой, кто услышит твою речь, догадается, что ты эллин (или, по крайней мере, чужеземец, потому что в некоторых маленьких местечках никогда не слышали об эллинах), но люди все-таки смогут тебя понять.
— Но смогу ли я понять их? — спросил Соклей. — Уследить за твоей речью даже трудней, чем говорить самому. Мне так кажется.
— Делай все, что в твоих силах. А когда весной вы отплывете на Восток, может, в конце концов вы все же решите нанять переводчика. Но даже если такое случится, тебе лучше все-таки немного понимать язык — это помешает переводчику тебя одурачить.
— Верно. И очень благоразумно. — Соклей хлопнул себя ладонью по лбу, словно пытаясь вбить в голову немного мудрости. — Хорошо, давай продолжим.
Когда Соклей наконец двинулся к своему дому, стоявшему на северном краю города, у него гудело в голове. Повторяя в уме склонения женского рода, он так погрузился в это занятие, что не услышал, как кто-то его окликнул.
— Соклей!
Только второй — или третий? — оклик дошел-таки до сознания Соклея, и он поднял глаза.
— А-а. Радуйся, Дамонакс. Откуда ты взялся?
Дамонакс рассмеялся.
— Откуда взялся? Ты что, думаешь, я вырос из посеянных Кадмом драконьих зубов? Вряд ли, мой дорогой. Я шел по улице рядом с тобой полплетра, но ты ничего не замечал.
У Соклея загорелись щеки.
— О боги. Боюсь, я и вправду тебя не заметил. Прости. Я… задумался кое о чем.
— Должно быть, так и есть, клянусь Зевсом, — ответил Дамонакс. — Что ж, если Платон говорит правду, у Сократа тоже была такая привычка, так что ты в хорошей компании.
Соклей был уверен, что Сократ никогда не размышлял о странностях арамейской грамматики.
— Я, кстати, совсем недавно думал о Кадме, — сказал он. — Хотя и не в связи с драконьими зубами.
— Тогда в связи с чем? — заинтересовался Дамонакс. — Ты вспомнил, как Еврипид изобразил его в «Вакханках»?
— Нет, — покачал головой Соклей. — Я вспомнил, что финикийцы принесли эллинам алфавит.
— А, об этом. — Дамонакс пожал плечами. — Историей я интересуюсь меньше, чем философией. Правду ли говорят, что твой удивительный череп грифона был потерян в морях?
— Боюсь, что так, — ответил Соклей. — А что ты делаешь в этой части города?
— Иду повидаться с твоим отцом, разумеется. Он, должно быть, рассказал тебе, что я хочу жениться на твоей сестре.
— Да, рассказал. И эта новость сильно меня удивила. Ведь у нашей семьи нет обширных земельных владений до самого горизонта.