Череп под кожей
Шрифт:
В комнате царил страшный беспорядок. Одежда, упаковочная бумага и пластиковые пакеты валялись на кушетке и на кровати, а туалетный столик был завален самыми разными бутылочками и склянками. По комнате расхаживала женщина, спокойно и без видимого неудовольствия собирая одежду и набрасывая ее себе на руку.
– Это моя костюмерша, мисс Толгарт, – произнесла Кларисса Лайл. – Толли, познакомьтесь: мисс Корделия Грей. Она приехала помочь мне с корреспонденцией. Просто в порядке эксперимента. Она никому не помешает. Если ей что-то понадобится, помогите, ладно?
Не самое приятное знакомство, подумала Корделия. Толли не улыбнулась и не сказала ни слова, но при этом у Корделии не возникло ощущения, будто в ее взгляде, устремленном прямо на нее, скрывалось нечто вроде негодования. Она не заметила на ее лице даже тени любопытства.
– Думаю, нам надо поговорить, но не сейчас. Мунтер накрыл стол в обеденном зале. Глупо обедать в доме в такой прекрасный день. Мы должны сидеть на воздухе. Я сказала ему, что мы поедим на террасе. И это означает: он сделает все, чтобы мы не сели за стол до половины второго. Так что мы успеем быстро осмотреть замок. У вас удобная комната?
– Очень удобная, спасибо.
– Наверное, надо поручить вам напечатать пару писем, чтобы развеять подозрения. Или ответить на одно-два послания. Вы вполне можете поработать, пока находитесь здесь. Вы умеете печатать, надо полагать?
– Да, умею. Но я здесь не за этим.
– Я знаю, зачем вы здесь. Именно я и хотела нанять вас. И я не передумала. Но об этом мы поговорим вечером. Если до тех пор возможности не представится. Чарлз Коттрингем и другие ведущие актеры приедут после обеда на прогон одной или двух сцен – значит, вплоть до чая они будут с нами. Вы уже познакомились с моим пасынком Саймоном Лессингом?
– Да, нас представили друг другу на корабле.
– Найдите его, пожалуйста, и скажите, что он успеет поплавать до обеда. Ему нет смысла разгуливать с нами по замку. Вероятно, вы найдете Саймона в его комнате, где он прячется. Это через две двери от вас.
Корделия подумала, что лучше бы Клариссе самой сообщить ему об этом, однако напомнила себе, что является секретарем-компаньонкой и эта работа, вероятно, включает выполнение мелких поручений. Она постучала в дверь Саймона. Он не отозвался, однако после необъяснимо долгой паузы дверь медленно открылась и перед Корделией возникло его испуганное лицо. Он вспыхнул, когда увидел ее, а она передала ему послание Клариссы. Он немного смягчился, изобразил улыбку и прошептал «спасибо», а потом быстро закрыл дверь. Корделии стало его жаль: должно быть, нелегко жилось с такой мачехой как Кларисса. Да и в роли клиента, возможно, ее принять нелегко. Впервые в жизни она почувствовала, как ее эйфория улетучивается. Замок и остров оказались еще прекраснее, чем она воображала. Погода стояла великолепная, и ничто не должно было омрачить это восхитительное возрождение лета. Все говорило о том, что ей предстоит провести здесь спокойный и даже роскошный уик-энд. Но конверт в ее кармане подтверждал, что ее наняли не просто так. Ей придется поломать голову и выяснить наконец, что за злодей скрывается за этими письмами. Тогда почему ее охватило внезапное и непреодолимое ощущение, что ее задание обречено на провал?
Глава десятая
– А теперь, – объявила Кларисса, увлекая за собой группу гостей вниз по лестнице, а потом в большой коридор, – мы закончим осмотр, посетив личную комнату ужасов Эмброуза.
Экскурсия по замку получилась скомканной и неполноценной. Корделия чувствовала, что всех манит залитая солнцем терраса и волнуют мысли о предобеденном хересе, а не о сокровищах Эмброуза. Однако сокровища там были, и она пообещала себе, что, как только представится возможность, обязательно изучит маленькую, но содержательную коллекцию предметов искусства и быта, отражающих дух долгого правления королевы Виктории. Они слишком быстро пробежали по замку. В ее голове смешались цвета и формы. Фарфор, картины, стекло и серебро пытались вытеснить друг друга: керамика, участвовавшая в Великой выставке 1851 года; яшма, посуда в греческом стиле; терракота, майолика;
Кларисса плыла впереди, размахивая руками, и делилась со слушателями сведениями, точность которых вызывала сомнения. Айво задерживался у каждого экспоната, когда ему позволяли, и почти ничего не говорил. Роума тащилась сзади с отсутствием всякого интереса на лице и время от времени выдавала едкие комментарии о страданиях бедных и их эксплуатации богатыми, привилегированное положение которых воспевалось в этих предметах искусства. Корделия понимала ее чувства. Сестра Магдалена, преподававшая историю девятнадцатого века в монастыре, не разделяла убеждения других сестер в том, что людям добродетельным надлежит отказаться не только от мирских радостей, но и от чужих печалей. Она как раз пыталась воспитать социальную сознательность в ученицах, наделенных привилегиями. Вспоминая эту матрону с лицом, похожим на пудинг, в окружении некрасивых и вечно недовольных воспитанниц, Корделия всегда думала об изнуренной швее с усталыми глазами, работавшей по восемнадцать часов в сутки; детях, засыпавших у ткацких станков; мастерицах, которые, сгорбившись над бобинами, плели кружево, и о чадивших кварталах Ист-Энда.
Корделию заинтересовали некоторые экспонаты из коллекции картин Эмброуза, но этот интерес был далек от восхищения. В полотнах было представлено все, что отталкивало ее в викторианском искусстве: сдерживаемый эротизм, излишний натурализм, не имевший ничего общего с естественностью, безвкусные анекдотичные изображения и обесцененная религиозность. Но по одной работе Сикерта и Уистлера Эмброуз тоже заимел. Когда они проходили по галерее, Роума сказала:
– В моей комнате висит картина Уильяма Дайса «Собирающие ракушки». Неплохо, даже хорошо. Группа дам в кринолинах изучает находки на пляже в графстве Кент. Но что перед нами в действительности? Компания пресыщенных, разодетых, скучающих и сексуально неудовлетворенных дамочек из высшего общества, которым нечем заняться, кроме как собирать ракушки, делать из них бесполезные коробочки для драгоценностей, рисовать безвкусные акварели, развлекать джентльменов после ужина игрой на фортепиано и всю жизнь ждать мужчину, который даст тебе статус и смысл жизни.
Именно когда они с Роумой стояли перед полотном Холмана Ханта и не находили, что сказать друг другу, к ним подошел Эмброуз.
– Вероятно, не лучшая его работа. Люди Викторианской эпохи, быть может, и зарабатывали деньги на сатанинских мельницах [16] , но страстно тянулись к красоте. Трагичнее всего было то, что они в отличие от нас не слишком хорошо понимали, насколько далеки от нее.
Экскурсия почти подошла к концу. Кларисса провела их по вымощенному плиткой проходу в кабинет Эмброуза. Очевидно, там и находилась обещанная комната ужасов.
16
Аллюзия на знаменитое стихотворение Уильяма Блейка «Иерусалим». Традиционно «сатанинские мельницы» рассматривают как символ трудностей, связанных с началом промышленной революции. Есть и другое мнение, согласно которому поэт якобы подразумевал под этим английскую церковь.
Эта комната была меньше других помещений в замке, ее окна выходили на газон, разбитый у восточного входа. На одной стене разместилась коллекция «висельной литературы» Викторианской эпохи – грубо напечатанные иллюстрированные плакаты, которые продавались зрителям после громкого суда или казни. Казалось, Роуму они заинтересовали больше всего. Убийцы, необычайно стройные и элегантные, сидели, записывая последние признания под высоко расположенными решетками в камерах смертников, или же слушали последние проповеди в часовне при Ньюгейтской тюрьме на фоне еще пустых гробов, или свисали из петель, а облаченный в рясу священник стоял рядом с Библией в руках. Корделии не нравилась висельная тема, она прошла вперед и присоединилась к Эмброузу и Айво, которые изучали полку со стаффордширскими статуэтками. Эмброуз отметил свои любимые.