Черепаший вальс
Шрифт:
— Эрве — это мсье Ван ден Брок? Вы тезки?
— Да, — сказал Эрве Лефлок-Пиньель и покраснел, словно его уличили в чем-то неприличном.
Оригинально, подумала Жозефина, имя довольно редкое. Раньше я не знала ни одного Эрве, а теперь знаю сразу двоих! Потом она сказала:
— Надо сказать, в тот вечер она вела себя особенно гнусно.
— Знаете, так часто бывает с бывшими сеньорами. Вы должны это знать, ведь вы специалист по Средневековью… Для нее мы — бедняки, холопы, занявшие ее родовой замок. Она не могла выставить нас вон, вот и оскорбляла
— Вы, видимо, не одни попали под обстрел. Мсье Мерсон говорил, что на нее уже дважды нападали.
— Да мы еще не все знаем! Они же будут делать обыск в ее квартире, наверняка найдут анонимные письма, по-моему, она именно так скрашивала свой досуг. Сеяла ненависть и клевету.
Официант поставил перед ними два стакана воды с мятой, Эрве Лефлок-Пиньель расплатился. Жозефина поблагодарила его. Она чувствовала себя гораздо лучше с того момента, как подошла к нему. Он как-то сразу взял все в свои руки. Он ее защитит. Она словно обрела новую семью, и ей впервые понравился район, дом и его обитатели.
— Спасибо, — прошептала она. — Мне стало легче после нашего разговора.
И добавила в порыве откровенности:
— Тяжело жить одинокой женщине. Надо быть уверенной, энергичной, решительной — а это вовсе не про меня. Я медлительная, неторопливая…
— Как черепашка? — спросил он, с симпатией взглянув на нее.
— Как черепашка, которая движется со скоростью два километра в час и умирает от страха!
— Люблю черепах, — сказал он тихо и ласково. — Они очень преданные животные, знаете, очень верные… Они заслуживают большего внимания.
— Спасибо, — отозвалась Жозефина, — буду считать это комплиментом!
— Когда я был маленький, мне как-то подарили черепаху, она была моим лучшим другом, я поверял ей свои детские секреты. Я везде носил ее с собой. Они живут очень долго, если не случится какого-нибудь несчастья…
Он запнулся на слове «несчастье». Жозефина подумала о раздавленных ежиках на обочинах шоссе. Заметив маленький окровавленный трупик, она всегда закрывала глаза от жалости и неспособности помочь.
Она провела языком по пересохшим губам и вздохнула:
— Умираю от жажды.
Он смотрел, как изящно она пьет. Грациозно приподняв стакан, маленькими глоточками, слизывая зеленые усики с верхней губы.
— Вы такая трогательная, — вполголоса произнес он. — Хочется вас защищать.
Он говорил, не рисуясь, без всякого бахвальства. Нежным, дружеским тоном, без намека на заигрывание.
Она подняла к нему лицо и доверчиво улыбнулась:
— Может, теперь будем все-таки называть друг друга по имени?
Он слегка отпрянул и побледнел. Пробормотал: «Не думаю, не думаю». Повернул голову. Поискал глазами кого-нибудь знакомого, но тщетно. Положил руки на стол, резко снял, положил на колени. Она выпрямилась. Удивительно. Что она такого сказала, отчего он вдруг так переменился? Она на всякий случай извинилась:
— Я не хотела… Я не хотела вас принуждать к… Это просто для того, чтобы
— Хотите еще что-нибудь попить? — спросил он, подергивая головой, как скаковая лошадь перед препятствием.
— Нет. Большое спасибо. Мне очень жаль, если я вас обидела, но…
Его глаза бегали туда-сюда, он старался отстраниться, чтобы она вдруг не наклонилась к нему, не взяла ненароком за руку.
— Я иногда бываю такая неуклюжая, — продолжала извиняться Жозефина, — но я правда не нарочно, я не хотела….
Она заерзала на стуле, подыскивая другие слова, пытаясь исправить то, что он счел недопустимым вмешательством в личную жизнь, ничего не нашла, встала, поблагодарила его и ушла.
На углу улицы она обернулась. На террасе кафе стояли Ван ден Броки, мсье Ван ден Брок положил руку на плечо Лефлок-Пиньелю, словно желая его успокоить. Наверное, они очень давно знакомы… Нужно много времени, чтобы подружиться с этим человеком, он, похоже, не поддается приручению.
Дверь в каморку привратницы была приоткрыта. Жозефина постучала и вошла. Ифигения пила кофе в компании дамы с собачкой, напудренного господина и девушки в муслиновом платье, которая жила у бабушки на четвертом этаже корпуса «Б». Каждый рассказывал о своем допросе с массой подробностей, охов и ахов. Ифигения угощала их крекерами.
— Вы в курсе, мадам Кортес? — спросила Ифигения, знаком приглашая Жозефину присоединиться к ним. — Говорят, три недели назад они нашли тело официантки из кафе, ее зарезали так же, как Бассоньериху!
— Они вам не сказали? — спросила девушка, поднимая на Жозефину большие удивленные глаза.
Жозефина покачала головой. Когда же все это кончится!
— Значит, получается — раз, два, три убийства в нашем районе, — сказала дама с собачкой, загибая пальцы. — Всего за полгода!
— Вообще-то это называется серийный убийца! — с ученым видом ввернула Ифигения.
— И все трое убиты одинаково! Вжик! Сзади, тонким лезвием, настолько тонким, что не чувствуешь, как оно входит в тело. Как в масло. С хирургической точностью. Вжик-вжик.
— Откуда вы знаете, мсье Эдуард? — спросила дама с собачкой. — Вы все выдумываете!
— Я не выдумываю, я додумываю! — обиженно поправил мсье Эдуард. — Это мне комиссар намекнул. Потому-то он так долго со мной и разговаривал!
И он провел ладонью по груди, словно подчеркивая свою значимость.
— Ну да, вы же такая важная птица, мсье Эдуард!
— Смейтесь, смейтесь! Я просто констатирую факты…
— Может, он так долго с вами разговаривал, потому что они вас подозревают! — предположила Ифигения. — Усыпляют вашу бдительность, льстят вам, выслушивают ваши откровения, и хоп! Вы у них на крючке.
— Да вовсе нет! Просто я хорошо ее знал. А как вы думаете, мы же вместе росли! Играли во дворе, когда были детьми. Она уже тогда была испорченная и коварная. Заявляла, будто я писаю в песочницу и заставляю ее лепить куличики из мокрого песка! Мама с меня семь шкур спустила из-за нее!