Черепаший вальс

Панколь Катрин

Взглянула на себя в зеркало: тоже все идеально.

Гортензия вытянула длинные ноги, полюбовалась ими, взяла последний номер «Harper’s Bazaar». «100 секретов красоты: маленькие тайны звезд, профессионалов, подружек». Она просмотрела статью, не нашла для себя ничего нового, перешла к следующей: «Конечно, джинсы! Но какие?» Она зевнула. Наверное, уже трехсотый материал на эту тему. Пора прочистить мозги редактрисам модных журналов. Когда-нибудь интервью будут брать у нее. Когда-нибудь она создаст собственный бренд. В прошлое воскресенье на барахолке в Кэмдене ей повезло купить джинсы от Карла Лагерфельда. Продавец

божился, что настоящие. «Почти новые, — хвастался он, — любимая модель Линды Евангелисты». «А теперь моя, — звонко объявила она, сбив цену ровно вдвое. — Кончай лапшу на уши вешать, не на такую напал!» Надо, конечно, эти штаны как следует апгрейдить, сделать из них событие: к ним нужны гетры, приталенная куртка, длинный струящийся шарф.

И тут из комнаты вылезла Агата с бутылкой «Мари Бризар». Прихлебывая прямо из горлышка, она, как сомнамбула, дотащилась до дивана, рыгнула, рухнула, попыталась нашарить рукой одежду, протерла глаза, хлопнула еще ликеру, чтобы проснуться. Накануне она не удосужилась смыть макияж, и на бледных щеках чернели потеки туши.

— Вау! Чистота! Ты отдраила квартиру?

— Лучше помалкивай, не то я тебя замочу.

— А куда ты дела мои вещи, позволь спросить?

— Те тряпки, что валялись на полу?

Бледная немочь кивнула.

— Они в помойке. На лестнице. Вместе с бычками, тараканами и объедками пиццы.

Немочь взвыла:

— Ты что, правда их туда сунула?

— Сунула и буду совать, пока убирать не научишься!

— Мои любимые джинсы! Дизайнерские джинсы за двести тридцать пять фунтов!

— Где ты взяла такие бабки, дохлятина?

— Не смей так со мной разговаривать!

— Я говорю, что думаю, и, между прочим, еще сдерживаюсь. Хочется тебя по-другому назвать, да хорошее воспитание мешает.

— Ты за это заплатишь! Вот натравлю на тебя Карлоса, он тебе покажет!

— Своего подавалу чумазого? Ты извини, он мне в пупок дышит!

— Смейся, смейся… Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда он тебе сиськи клещами повырывает!

— Ой, боюсь-боюсь! Аж вся дрожу.

Агата поплелась к двери за своим добром, не выпуская бутылки. На пороге стоял Гэри, он как раз собирался позвонить. Прошел в гостиную, схватил «Harper’s Bazaar» и сунул в карман.

— Ты начал читать дамские журналы? — воскликнула Гортензия.

— Развиваю мое женское начало.

Гортензия кинула последний взгляд на соседку: та извлекала джинсы из помойки, стоя на четвереньках и визжа как поросенок.

— Все, валим отсюда, — сказала она, подхватывая сумочку.

На лестнице они столкнулись с пресловутым Карлосом: метр пятьдесят восемь, семьдесят кило, черные как смоль крашеные волосы, физиономия рябая от застарелых угрей. Он смерил их взглядом с головы до ног.

— Что это с ним? Хочет мое фото? — спросил Гэри, обернувшись.

Мужчины обменялись враждебными взглядами.

Гортензия схватила Гэри за руку и потащила на улицу.

— Не парься! Это один из ее старых перцев.

— Опять поругались?

Она остановилась, повернулась к нему, скроила самую нежную и умильную мордочку, какая водилась в ее арсенале, и спросила:

— Слушай, а может, я все-таки…

— Нет, Гортензия, и не мечтай! Сама разбирайся со своей соседкой. А я живу один, в тишине и покое!

— Она угрожала мне сиськи клещами повырывать!

— Не

иначе тебе попалась такая же змея, как ты сама. Интересно будет поглядеть на матч. Оставишь мне местечко в первом ряду?

— С поп-корном или без?

Гэри прыснул. Эта девица за словом в карман не полезет. Не родился еще тот, кто мог бы ее заткнуть или приструнить. Он чуть не сказал: ладно, давай переезжай ко мне, но вовремя спохватился.

— С поп-корном, но только сладким! И сахару побольше!

Вокруг огромной, занимавшей полкомнаты кровати валялась одежда, которую они поспешно сбросили накануне. На окнах — набивные занавески с алыми сердечками, на полу — розовый акриловый коврик, над кроватью — полупрозрачный балдахин в средневековом духе.

«Где я?» — спросил себя Филипп Дюпен, обводя глазами комнату. Бурый плюшевый мишка, потерявший стеклянный глаз и потому явно расстроенный, гора вышитых подушечек, на одной из которых красуется надпись: «WON’T YOU BE MY SWEETHEART? I’M SO LONELY» [23] , открытки с котятами в акробатических позах, постер Робби Уильямса с высунутым языком и целый веер фотографий хохочущих девиц, посылающих воздушные поцелуи.

Господи, сколько ж ей лет? Накануне в пабе он решил, что двадцать восемь — тридцать. Но посмотрев на стены, начал сомневаться. Он уже плохо помнил, как они познакомились. В голове всплывали обрывки разговора. Всегда одни и те же. Менялся только паб или девушка.

23

«Хочешь быть моим милым? Я так одинока» (англ.).

— Can I buy you a beer?

— Sure [24] .

Они выпили по одной, второй, третьей кружке, стоя у бара; их локти синхронно поднимались и опускались, а глаза то и дело косились на экран телевизора — показывали футбольный матч. «Манчестер» — «Ливерпуль». Болельщики в майках своей команды орали, стучали кружками по барной стойке и пихали друг друга под бока при каждом голевом моменте. За стойкой суетился молодой человек в белой рубашке, он выкрикивал команды другому парню — у того, казалось, пальцы приросли к кофеварке.

24

«Можно угостить вас пивом? — Конечно» (англ.).

У нее были светлые, очень тонкие волосы, бледная кожа и яркая помада, оставлявшая следы на стакане, фестончики из кроваво-красных поцелуев. Она вливала в себя пиво кружку за кружкой. Курила сигарету за сигаретой. В какой-то газете он прочел жутковатую статью: оказывается, многие беременные женщины курят, чтобы замедлить рост плода и рожать без боли. Он посмотрел на ее живот: плоский, даже впалый. Не беременна.

Потом он прошептал:

— Fancy a shag?

— Sure. My place or your place? [25]

25

«Перепихнемся? — Давай. У меня или у тебя?» (англ.)