Через бури
Шрифт:
И она поднялась, одетая просто, но с тонким изяществом, мало кому доступным.
— Если бы вы, Валерия Алексеевна, согласились немного побыть в моем кабинете, правда уступающем в отделке директорскому, — скромно произнес Званцев, — я, быстренько разделавшись бы с неотложными делами и отпустив ждущих меня инженеров, начал бы ваше ознакомление с нашим производством на ходу. Ведь оно, подобно поезду, идущему без остановок, на который надо вскакивать.
— Согласна, но если и вы, на ходу, докажете, что вы поэт и напишите мне экспромтом шуточную эпиграмму.
— Проходите.
Голубцова, уверенная, что ее шутка породит какие-нибудь банальные строчки, оглядела обтянутые разрисованным китайским шелком стены и со светской манерой изящно опустилась в указанное ей кресло.
— Я сижу, а уши мои на гвозде внимания, — с улыбкой сказала она.
Дверь приоткрылась, и в нее заглянул молоденький ординарец Ваня Смирнов. Комбат махнул на него рукой и тот тут же исчез.
Военинженер, стоя за столом, лицом к гостье, произнес:
— «Серенада Дон-Жуана под балконом Голубцовой»
Вчера б вы не поверили: Я снова молод, пьян И в берега Валерии Мой бьется океан!Гостья неслышно похлопала в ладоши:
— Вы могли бы записать это для меня?
— Конечно. Я когда-то работал «машинисткой». Кончил в тринадцать лет курсы у одной бывшей баронессы. Только позвольте мне сделать несколько разносов. У нас ведь армия, и я не даю этого забыть, — он пододвинул к себе статуэтку коня каслинского литья и сказал в скрытый там микрофон:
— Сержант Смирнов, Шереметьевского ко мне.
— Он здесь, — ответила человеческим голосом чугунная лошадка.
Высокая, отделанная золотой вязью дверь открылась, и в кабинет вошел нескладный солдат на тонких ногах с погонами сержанта.
— Явился по вашему приказанию, товарищ военинженер. Разрешите обратиться?
— Это я обращаюсь к вам, как к начальнику радиоцеха. Вы — главный связист фронтов. С вас спрос не как со старшего сержанта, а как с генерала. Срыв вами плана поставки раций частотной модуляции равнозначен пропуску через ваш участок фронта основных сил противника. И пошли бы вы сейчас под военный трибунал. Я избавил вас от сырости окопов, от протягивания ползком под огнем противника телефонных проводов, чтобы выдать штабам радиосвязь, недоступную радиоперехвату, а вы не выполняете приказ командования, срываете план, ставя меня перед необходимостью отправить вас обратно в часть.
— Но, Александр Петрович…
— Александр Петрович на волейбольной площадке или на ринге, а здесь…
— Простите, товарищ военинженер, докладываю: комплектующих деталей нет, и достать их невозможно. Отдел снабжения бессилен.
— То есть как это невозможно, кто это бессилен? Вы что? На передовой в бою, командованию так докладывали бы? Да Жуков вас по стенке блиндажа размазал бы. Невозможного во время войны нет, а бессильных бьют.
Начальник радиоцеха в сержантском обличий, будущий академик и директор этого института,
— Не думайте, что вас отозвали в тыл. Вы просто не слышите свиста пуль и разрыва снарядов. А они должны звучать у вас в ушах, потому что вы — на передовой, где нельзя думать о невозможном. Я вам сейчас наглядно покажу, как оно становится возможным. Где список того, что вам не могут достать?
Шереметьевский протянул бумажку в дрожащей руке. Званцев взглянул на нее и громко крикнул:
— Ваня! Воентехника Печникова ко мне.
— Он здесь, — ответила чугунная лошадка.
Двери открылись, и рядом с тощим радиоинженером появилась толстенькая фигура прославленного институтского снабженца.
Званцев протянул ему полученную бумажку.
— Вот. Товарищи в галстуках достать не могут.
— Немудрено, товарищ комбат. Это все по заявкам на радиозаводы поставлялось. Заводов нет. Базы пусты.
— Пусть радиоинженер просветит нас, куда девались поставленные радиозаводам столь необходимые нам детали?
— Как куда? Поставлены в уже сделанные радиоприемники.
— А радиоприемники где?
— В первые дни войны, по приказу свыше, всеми гражданами сданы на хранение.
— Для кого хранить, для нас или для гитлеровцев?
— Я понял, товарищ комбат! Надо взять из хранилищ приемники и размонтировать их, — догадался Печников.
— Наконец-то дошло! — вздохнул Званцев.
— Но это же противозаконно, — заикнулся было Шереметьевский. — Ведь взяли на сохранность! Что скажет Ласточкин?
— Ах, что скажет княгиня Марья Алексеевна? А что скажет Ласточкин, сохранив морально устаревшие рации, когда его, как секретаря парткома, немцы на расстрел поведут?
— Ясно. Все будет исполнено, — отчеканил Печников. — Пойдем, старший сержант. Укажешь, какие приемники брать. Разрешите идти, товарищ комбат?
— Выполняйте, — сурово приказал Званцев уходящим.
— Однако, дерзости у вас не меньше, чем у Дон-Жуана.
— Ах да! — спохватился Званцев, вынул из ящика стола маленькую пишущую машинку и через минуту передал Валерии Алексеевне исписанный листок. — Вы уж извините за наши будни. Война — это узаконенное беззаконие. А теперь пройдемтесь по цехам и лабораториям. Будничные сцены там тоже возможны…
Голубцова стала завсегдатаем научно-исследовательского института (шестьсот двадцать седьмого завода). Ласточкин почувствовал, что это неспроста, и в ее присутствии зашел к Званцеву с томом Писарева в руках.
— Я хотел бы сблизить вас, Александр Петрович, с нашим партактивом, — в примирительном тоне, пересиливая себя, начал он, — привлечь вас к политучебе. Очень рассчитываю, что вы сделаете доклад о статье Писарева «Базаров», разобрав по-писательски его образ. Почему он такой? И так далее.
Званцев почувствовал на себе заинтересованный взгляд Голубцовой и скорее всего поэтому согласился. Но тут же при Валерии Алексеевне стал строго спрашивать с Ласточкина о работе подопечного ему радиоцеха и ликвидирован ли прорыв в выполнении плана поставок?