Через тернии – к звездам. Исторические миниатюры
Шрифт:
– А ты хорошо рисуешь, – сказал ему Буш.
– Ранее мечтал быть художником или архитектором.
– Молодец, – похвалил его Буш. – Между художеством карандаша и движением скальпеля есть много общего. Как это ни странно, но хирургия и живопись соприкасаются: их роднит знание анатомии.
Буяльский стал посещать клинику Буша, который так привык к своему ученику, что вскоре доверил ему ведение операций.
– Только не бери примера с хирургов, хвастающих, что успевают разрезать и зашить человека, пока не искурилась их сигара.
– Паче того, Иван Федорович, – отвечал Буяльский, –
Завершилась война с Наполеоном, столичные госпитали были переполнены инвалидами, молодой ординатор Буяльский в 1815 году имел около четырехсот больных солдат, которых следовало поставить на ноги… Как-то в клинику поступил старик по фамилии Цалабан, крайне раздражительный, настаивавший, чтобы его оперировал непременно сам профессор Буш.
– Это уже развалина, – говорил про него Буш.
Но “развалина” оказалась настырной:
– Режь меня… не бойся… сто рублев дам!
Буш, оперируя, нечаянно поранил множество артерий. Кровотечение было так велико и так стремительно, что грозило смертью, и Цалабан впал в глубокий обморок… По причине крайней близорукости Буш близко наклонялся к ране, и кровь, словно из шприца, брызгала ему в лицо. Профессор отбросил скальпель:
– Проклинаю себя за то, что взялся за этого старика. Илья, скорей накладывай лигатуры… Делай сам, как знаешь!
Буяльский наложил на вены зажимы и спас человека.
– Хорошо, – сказал Буш. – Тяни его из могилы дальше…
Буяльский выходил Цалабана, который, оправясь, стал совать в руку Буша 100 рублей. Буш передал их Буяльскому:
– Илья, вот твой гонорар… Держи! А ты, – сказал он Цалабану, – благодари не меня, а этого молодого человека: не будь Буяльского, и ты бы давно зажмурился…
В это время жители Петербурга много страдали от аневризмов – закупорки сосудов. Современник пишет: “Лигатуры больших артерий считались тогда самыми важными операциями, и кто сделал одну из подобных – тот прославлялся на всю жизнь, будь он даже самый посредственный хирург”. Когда на поврежденную вену накладывали лигатуру, в анатомический театр собиралась масса зрителей, на почетных местах восседали генералы от медицины. В 1820 году как раз готовилось такое торжество: оператор А. Гибс обещал наложить лигатуру на ключичную артерию больного, а знаменитый Арендт вызвался быть ему ассистентом. Предварительно они оба как следует натренировались на трупах и были уверены в успехе операции. Собрались видные врачи Петербурга, пришел толстый и важный англичанин Якоб Лейтон, главный врач российского флота. Все расселись, предвкушая удивительное зрелище…
Гибс начал операцию. До артерии так и не добрался, а кровь уже заливала пол, и Гибс выглядел растерянным.
– Как быть? Идти мне с ножом еще глубже?
– Идите глубже. Артерия где-то неподалеку…
– Вот она! – воскликнул Гибс.
– Держите ее, не выпускайте, – поучал его Арендт.
Наложили лигатуру. Хотели зашивать. “А между тем, – пишет очевидец, – аневризма, причина всех хлопот, бьется по-прежнему”. В зале возникло беспокойство. Зрители привстали с мест. Арендт, явно струсив, хлопотал над больным, успокаивая собрание:
– Обычная anomalia wasorum,
Но тут честный Якоб Лейтон треснул в пол тростью:
– Черт побери, почему я не вижу здесь Буяльского?
Возникло замешательство. Буяльского не пригласили по той причине, что он… русский! А этот англичанин, чуждый интриг, стучал своей дубиной, гневно рыча:
– Я еще раз спрашиваю – отчего нету Буяльского? Я же вижу, что вы зарезали человека и сами не знаете, что делать.
Илья Васильевич жил недалеко, быстро приехал.
Легонько, но решительно отстранил Гибса и Арендта.
– Операторы искали subclavia, но, не найдя ее, разрезали ни в чем не повинную dorsalem scapulae… Сейчас исправлю!
Буяльский завершил операцию. Лейтон взмахнул палкой:
– Всех зову к себе… на обед!
За пиршеством до тех пор пили за здоровье Гибса и Арендта, пока это не надоело флотскому Лейтону:
– Я не для того позвал сюда, чтобы вы пили и ели за здоровье мясников… Ур-ра, господа, ура Буяльскому!
Историк пишет: “Для Буяльского с этого времени закрылись все пути… ядовитая ненависть немцев преследовала его до гробовой доски”. Илья Васильевич был женат, имел дочерей и нуждался, когда открылась вакансия на место хирурга при Казанском университете. Жене он сказал:
– Машенька, годы-то идут, надо подумать, как жить дальше… Здесь, в столице, сама видишь, мне ходу не дадут!
Мария Петровна согласилась ехать в провинцию:
– И Бог с ним, с этим Петербургом! А там, Ильюша, заведем домик с садиком. Чтобы вишенье. Чтобы крыжовник…
Надобно было повидать Магницкого, попечителя Казанского учебного округа, приехавшего в Петербург. Буяльский вспоминал: “Это был красивый мужчина с высокомерною физиономией и явным самодовольством в каждом движении, рассчитанном на то, чтобы озадачить просителя”. Он встретил хирурга словами:
– А вы думаете, я нуждаюсь в профессорах? Да мне стоит лишь свистнуть, как они сбегутся – больше чем надобно.
На что Илья Васильевич с достоинством отвечал:
– Ваше превосходительство, вы изобрели очень легкий способ для приискания профессоров хирургии. Можете свистеть, сколько вам вздумается! Бездомные псы на ваш свист, может, и сбегутся, но едва ли отзовется хоть один уважающий себя ученый…
Шли годы… Кэмбридж, Берлин и Филадельфия присвоили Буяльскому почетные звания, а наградою от России было то, что его сделали… консультантом Мариинской больницы (без жалованья!). Случай в Царскосельском лицее с удалением из тела Алеши Воейкова костяной палочки, однако, стал широко известен в обществе столицы.
Николай I вызвал к себе лейб-медика Рюля:
– Рюль! Ты, смотри, не загораживай дорогу Буяльскому…
А встретившись с Арендтом, царь шутливо спросил:
– Мой добрый Арендт, если моя жена, когда я буду садиться на трон, подставит мне под зад острую палочку, как это случилось в Лицее с олухом Воейковым, то скажи честно – кого звать на помощь: тебя или… Буяльского?
Арендт, сильно покраснев, отвечал императору, что лучше звать Буяльского, ибо он, Арендт, уже несколько староват.