Через

Соболев Денис Михайлович

Жасмин

Да, дорогая, ты смотришь на себя, как на товар.Многие настоящие мужчины тебя этому научили,Многие заботливые подруги научили тому же.Так зачем же увиливать: ты видишь в себе товар.Здравствуй, витрина, здравствуй. Разве можноНе радоваться тебе? Твои чудесные волосыЛегко положить на ладонь; твои губы полныПоцелуями, глаза – словами, а тело – влеченьем.Твои руки прекрасны до самых краев ногтей,Бедра немного покачиваются, но не слишком.А твои ноги? Совсем, как у настоящей куклы,Их хочется целовать. Милая, ты почти совершенна.Что-что, личность? Ведь тебе не стыдно за меня?А

мне за тебя? Отлично! Проведем отличные дни.

Плющ

Ненасытное тело, вьющееся, час за часомИщущее соприкосновений, движений, ласк;День за днем. Груди, боящиеся потеряться;Бедра, боящиеся остаться одни. Лицемеришь?Засыпаешь. Ты не показываешь себя, тебеНе до этого. Не играешь в словесные игры,Зачем они тебе? Сегодня мы уже общались,Да и говорить проще так, без лицемерия.Постель за постелью, но что тебе до того.Ты лжешь, но не обманываешь; развеПравду ты ищешь в чужих телах, а ониВ тебе? Сегодня утром был кто-то другой.От твоих сестер видел хорошее и плохое.От высокоморальных – плохое. Рядом?

Клен

«Наверное, нам не стоит друг друга обманывать»,Ты сказала, прижавшись щекой, «Разве так плохо,Что наши интересы сошлись, и разве так стыдно,Разложить их на подушке, как карты мира». «Быть —Значит хотеть, хотеть – значит действовать». «НетИнтереса, нет будущего». Или я придумал эти словаЗа тебя? Тебя так учили, раскладывая перед глазамиКарты будущего: козыри, девятки, меченые рубашки.«Как я могу тебя любить?», спрашивал я себя тогда,Выученную к расчету, взвешивающую и скрытную.Ведь так отчетливо помнил огни души, высокие слова,Захватывающие и страшные. «Как же я любил тебя?»Но рты красивых слов смылись в провалы прошлого;А ты все еще звонишь и спрашиваешь, «Ну как, блин?»

Ольха

Поступь быстрая, неустойчивая, незнающаяРыжие волосы разбросаны, широких скул поверх,Дыхание сильное, глубокая грудь в полнотуВоздуха, слов потоком живым, переполненным.Страсть с перепадами в застенчивость, депрессияСчастья. Ты живешь в мире, где птицы поют хорами,Где дома говорят, небеса полны травою, а людиПолны абсурдом. Глядя на них, ты веришь в лучшее,Видя худшее. В нищете ты смеешься. Среди кипарисовПлачешь. Пьяная среди трезвых, не понимающая в людях,Мечтающая в мире желаний и планов, ты живая средиМертвых. Твое тело – жертва в одиночестве и в радости.Протяни мне руку, не спрашивая, венами вверх,Я хотел бы помнить тебя такой, какой ты сама забудешь.

Лавр

Я спросил тебя, где здесь вход на вокзал иКассы. Ты хотела пойти со мной показать их,Чтобы я не потерялся один на чужом вокзале.Мне стало неловко; разумеется, я отказался.Тонкий профиль гречанки, о твои глаза, светлыйИ чуть надменный взгляд. Небольшой чемодан,Я предложил его донести. Но ты отказалась.«Поезд на Салоники отбывает через две минуты».«Я еду в Салоники», сказала ты, «Здесь я учусь».«У вас там семья?» Ты кивнула. «Когда-то тамЖила очень большая семья, а потом стала совсемМаленькая. Вы, европейцы, знаете, как это бывает».«Мне тоже в Салоники», закричал я закрытой кассе,«Мой поезд уходит в Салоники». Тогда и ежедневно.

Сирень

Через волны времени, разбивающиеся о скалы утраты,Сквозь зеленеющие поля, полные весенним ветром,И осенний снег на лугах, спускающийся к речнойВоде,

беззвучно бьющейся в водоворотах, горечь тумана,Я вслушиваюсь в твой голос, пытаюсь услышать тамЗа провалом памяти, где его не коснутся, почему жеНе коснуться голоса, не протянуть руки, не прижатьРуки к его волосам? Бейся душа цветом сирени.Тот лжет себе, кто не знает затуманенной горечи утраты,Давящей пропасти необратимого, жгущего дыханияНесбывшегося. Ты там, время, за которое не заглянуть,Сквозь которое не выдохнуть – вода, луг, поле, скала.Кто же стоит на рубце времени, на этом краю памяти?Мне нет дела, кем ты стала по эту сторону прошедшего.

Сосна

Ты помнишь, как дрожал замерзший Инд,И как светилось южное сиянье?Как в облаках, призывно-голубым,Горели осень, страх и тьма без покаянья?Обледенелый ветер бился через сталь,Звенели стекла, снег кружился над обрывом,И на губах еще мерцал тибетский чайСо вкусом поцелуев, неба и крапивы.Обледенелое шоссе ветвилось через свет,Там, где земля и небо сходятся на тонкойГрани звука, где шум души и вечности ответДругу другу откликаются холодным стуком.Ты помнишь времени застывшие шаги?Ты их забыла, ты права, должна была забыть.

Береза

Светлый неба разлет, эркеры, фонари.Праздничный невский лед, солнце и свет земли;Горестный невский лед, серый туман и пурга.Краем ты не пройдешь, обочина не дорога.Встретимся у метро. А где? Внизу, наверху?Ты натянула на уши шапку, намотала шарф,Засунула руки в карманы пальто. Холодно,Скользит поземка, вдоль улиц, где все и никто.А у Владимирской церкви не повернуть назад,В городе, где недели и годы проходят как день,Но каждый подлунный день – это рай и ад.Станций теперь стало две, мы ждем не у той.Две не отбрасывают тени, двое не встретятся наОдной. Но я вижу тебя сквозь поземку времени.

Ель

Высокие скалы памяти, синие ледники.Мы ли здесь не заблудимся? Нам ли тут не пройти?Не у высокой ли кромки – тропинка, вешка пути?Гималаи – горы любви, забвения и реки.Реки, что одна из многих, скатывается сквозь туман,Сквозь дым, покрывающий время,Ручьи чувств, дальний свет, поленья,Сквозь тусклую чащу образов. Дальнее – не обман.Но никому друг к другу по снегу уже не пройти.Там на заливе сосны, ряска, соль и песок;Там на озере солнце, будущих чувств росток.Время пройдет прибоем, и прошлого не найти.То, что не было, – было, будет, не будет – всегда;Лица, слова, движенья. Но память светлее огня.

Хайфа,

2008–2014

Вещь

* * *

Стол.Тени, падающие под углом.Кофе. Белая чашка.Чашка кофе.Музыка за стойкой бара,Официантка рассматривает диск.Кивает.Мы давно знакомы.Шум почему-то почти не слышен.Сознание разомкнуто, сомкнуто,Неисчислимо.Сознание мираВ белочерной горстиВоздуха. Точке времениЗдесь иЧерез все пространствоПрошлогоПамятиРваноеНо всюду – там.А что здесь?Где я?