Черная камея
Шрифт:
– Отнюдь... – тихо заметил Стирлинг.
Я был потрясен.
– Что, черт возьми, вы хотите этим сказать? – возмутился Лестат. – Мне кажется, я вел себя как джентльмен.
Тут он впервые улыбнулся своему собеседнику.
– Да, вы были джентльменом, – ответил Стирлинг. – Но о сдержанности вряд ли может идти речь.
– Вы хотя бы понимаете, что для меня означает быть изгнанным из Нового Орлеана? – не повышая голоса, спросил Лестат. – Способны ли вы постичь, каково это для меня – сознавать, что я не могу прогуляться по Французскому кварталу из-за ваших шпионов, торчащих в Кафе дю
При этих словах Стирлинг поднялся со стула.
– Но разве вы не хитрили с нами? – поинтересовался он.
– Было и такое, – ответил Лестат, пожав плечами.
– А кроме того, – продолжал Стирлинг, – никто вас из города не выдворял. Вы и не думали покидать его. Наши агенты видели, как вы без зазрения совести восседали в Кафе дю Монд за чашкой бесполезного для вас горячего кофе с молоком.
Столь смелые речи потрясли меня до глубины души.
– Стирлинг! Ради всего святого, не вздумайте спорить, – в отчаянии прошептал я.
Лестат в очередной раз скользнул по мне взглядом, в котором, впрочем, не было гнева, и повернулся к Стирлингу.
А тот и не думал замолкать.
– Вы все еще насыщаетесь, охотясь на чернь, – решительно продолжал он. – Властям наплевать, но мы-то сразу узнаем ваш почерк. И знаем, что это вы.
Я пришел в ужас. И как только у Стирлинга язык повернулся ляпнуть такое?
Лестат зашелся безудержным смехом.
– И при всем при том вы пришли ночью? – спросил он. – Посмели явиться, понимая, что я могу вас здесь обнаружить?
– Наверное... – Стирлинг замялся, но потом договорил: – Наверное, мне хотелось бросить вам вызов. Наверное, я совершил грех: поддался гордыне.
«Хвала Всевышнему за это признание, – подумал я. – “Совершил грех...” Отлично сказано!»
Я дрожал, глядя на этих двоих. Меня приводил в ужас бесстрашный тон Стирлинга.
– Мы уважаем вас больше, чем вы того заслуживаете, – заявил Стирлинг.
Я тихо охнул.
– Извольте объясниться! – с улыбкой произнес Лестат. – В чем именно проявляется это уважение, хотелось бы мне знать. Если я действительно у вас в долгу, следует, видимо, выразить благодарность.
– Сиротский дом Святой Елизаветы... – окрепшим голосом произнес Стирлинг. – Часовня, где вы, объятый сном, пролежали на полу много лет. Мы ни разу не попытались войти внутрь или узнать, что там происходит. А вы сами только что утверждали, что мы давно научились подкупать охрану. Благодаря Вампирским хроникам ваш долгий сон перестал быть тайной. И мы знали, что могли бы проникнуть в здание и при свете дня взглянуть на вас, незащищенного, лежащего на мраморном полу. Сами посудите, какой соблазн: спящий вампир, который больше не утруждает себя укладыванием в гроб. Извращенный аналог спящего короля Артура, погрузившегося в сон в ожидании, когда он вновь понадобится Англии. Но мы ни разу не пробрались в ваши просторные апартаменты. Как я уже сказал, наверное, мы проявили к вам больше уважения, чем следовало бы.
Я
Но Лестат лишь снова весело расхохотался:
– Какая чушь! Вы и ваши агенты просто испугались. Вы ни разу даже близко не подошли к сиротскому дому Святой Елизаветы, будь то днем или ночью, ибо просто-напросто боялись старейших представителей нашего племени, которые могли лишить вас жизни с такой же легкостью, с какой вы задуваете спичку. А еще вы опасались тех вампиров, которые не подчиняются общим правилам и не уважают Таламаску – во всяком случае, не настолько, чтобы обойти вас стороной. Кто-то из них мог случайно там оказаться. Что касается дневного времени, то вы сами не знали, на что там наткнетесь – вдруг каким-нибудь головорезам хорошенько заплатили, чтобы они разделались с вами и похоронили под каменными плитами пола? Так что это был только вопрос безопасности.
Стирлинг прищурился.
– Да, нам действительно приходилось соблюдать осторожность, – снизошел он. – Тем не менее были времена...
– Глупости, – перебил Лестат. – Если придерживаться одних фактов, мой печально известный сон завершился до того, как вы объявили нам войну. Ну и что с того, если я действительно «без зазрения совести» восседал в Кафе дю Монд! Как смеете вы говорить об отсутствии совести? Вы действительно считаете, что у меня нет на то права?
– Вы охотитесь на своих сограждан, – спокойно заявил Стирлинг. – Неужели вы всерьез могли об этом забыть?
Я чуть не обезумел. Только улыбка на лице Лестата убедила меня, что Стирлинг не рисковал жизнью.
– Нет, я никогда не забываю того, что делаю, – спокойно заявил Лестат. – Но, надеюсь, вы не собираетесь всерьез обсуждать, каким образом я сейчас сохраняю себе жизнь! Помните, я сейчас не отношусь к людскому племени – более того, удаляюсь от него с каждым новым своим приключением, с каждым прошедшим годом. Я побывал и на небесах, и в аду. Прошу вас не забывать об этом.
Лестат помолчал, словно сам погрузился в воспоминания, а Стирлинг попытался ответить, но явно не нашел слов.
– Когда-то обитал в человеческом теле, а потом получил то, которое вы видите перед собой, – размеренно продолжал Лестат. – Я был принцем-консортом создания, которое другие называли богиней. Согласен, я охочусь на своих сограждан, ибо такова моя природа, и вы знаете это, равно как и то, насколько тщательно я выбираю каждую смертную жертву, проверяю, чтобы она была испорчена, порочна и абсолютно недостойна человеческого существования. К чему я все это говорю? Да к тому, чтобы доказать только одно: ваше объявление войны было непродуманным, неоправданной ошибкой.
– Здесь я с вами соглашусь. Декларация вражды – сплошная глупость. Ее не стоило даже обсуждать.
– Так она называется Декларацией вражды? – спросил Лестат.
– Кажется, таково ее официальное название, – не слишком уверенно подтвердил Стирлинг. – Мы всегда были авторитарной организацией. Никакой демократии в нашем ордене не существует. Говоря о выражении своего мнения при голосовании, я скорее прибегнул к метафоре, чем выразился в буквальном смысле. Декларация вражды, да, именно так. Шаг неверный и наивный.