Черная кошка
Шрифт:
Самым большим моим детским потрясением был «Робинзон Крузо». Одно название чего стоило! «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего 28 лет на необитаемом острове, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж, кроме него, погиб, с изложением его неожиданного освобождения пиратами». До сих пор я считаю «Робинзона Крузо» самой великой книгой, которую создало человечество. Смелое и нахальное заявление? А как же Сервантес, Шекспир, Свифт, Гомер, Толстой? Но я не одинок в своем убеждении. Именно так считали и Вольтер, и Жан-Жак Руссо.
У каждого времени свои герои, у мальчишек разных поколений
Книга воспитывает чувства. Какой Интернет, скажите на милость, может воспитать чувство собственного достоинства, чувство долга перед родиной; какой учебник сможет внушить молодому, вступающему в жизнь человеку понятия о чести, благородстве, любви к отечеству?
Все это дает только книга.
Человек, отлученный от великой литературы прошлого — ущербный человек; для меня это аксиома. И беда всего человечества в том, что книги, их авторы, великие духовные педагоги, воспитавшие сотни поколений, перестали участвовать в формировании человеческого общества.
Советская литература, которую мы тоже читали взахлеб, была очень идеологической. А куда же без идеологии? Это мы только, сумасшедший народ, ухитрились жить полтора десятка лет без какой-либо идеологии. И оказались близки к духовной смерти. Идеология — это столп, на котором держится государство.
В качестве примера приведу свою версию причины победы в Великой Отечественной войне.
Мало кто знает (а кто слышал, не верит), что в первые два месяца войны в плен к немцам попали 3 миллиона 200 тысяч бойцов Красной Армии. Большинство попали не по своей вине. Наши мудрые полководцы, все эти ворошиловы, тимошенки, кулики и буденные, да и сам главнокомандующий, были великими стратегами — они оставляли в котлах окружения целые армии (под Киевом — 600 тысяч, под Харьковом — 400). Но посмотрите немецкую хронику: многие сдавались охотно; бежали навстречу немцам с радостными улыбками — как к освободителям. В СССР было много — может быть, миллион — недовольных. После Гражданской войны, после «красного террора», ужасов репрессий, после самого страшного преступления власти — насильственной коллективизации и вызванного ею повального голода — слишком многие возненавидели и советский строй, и усатого вождя. Добавим сюда бойцов, мобилизованных из оккупированных Сталиным стран — из Галичины, Молдавии, Прибалтики…
На это и был расчет фюрера. Он думал, что вся Россия только и ждет освободителей с Запада, что вся Россия побежит к нему с поднятыми руками. Бесноватый нацистский вождь не учел только, что подросло новое поколение советских людей, воспитанных советской идеологией. Эти двадцатилетние, полностью заменившие к концу первого года войны выбитую до основания кадровую армию, безгранично верили и в советский строй, и в светлое будущее, и в своего вождя. Главную роль в их воспитании сыграла советская литература. Они выросли
Они, эти двадцатилетние, и выиграли войну.
Вот что такое — идеология.
В целом советская литература — талантливая литература. Лет пятнадцать назад я решил пересмотреть всю библиотеку тех лет, перечитать книжки, которые произвели впечатление в детстве и юности. Хотел прояснить для себя — выдержали они испытание временем или нет. Другими словами — настоящая это литература или ненастоящая.
Открывал, например, какого-нибудь Бабаевского — «Кавалер Золотой Звезды» или «Белую березу» Бубенного, или даже «Молодую гвардию» Фадеева — нет, читать невозможно, а ведь когда-то читалось, особенно «Молодая гвардия», и как читалось — взахлеб! Эти книжки не выдержали испытания временем — это не литература.
Открываю собрание сочинений В. Кочетова, пытаюсь читать — невозможно! Тоска, скука смертная… И вдруг — как луч света в темном царстве: «Семья Журбиных»! Роман. Полноценная литература. Недаром по нему получился такой хороший фильм в конце пятидесятых. Назывался он «Большая семья» — «Ленфильм», режиссер Иосиф Хейфиц.
Купил как-то в букине трехтомник Аркадия Гайдара, думаю — полистаю на досуге. Два дня провалялся на диване, пока не прочел от корки до корки. Литература!
Так я развлекался года три, устроил полную ревизию советской литературе. Многие книги, произведшие впечатление в юные годы, устояли, не поблекли, не состарились… Катаев, Кассиль, Фраерман, Нилин, Паустовский, Симонов, Ильф с Петровым, Чуковский, Маршак, Сейфуллина… Да разве всех перечислишь!..
В 53 году я заканчивал школу. Еще был жив Иван Алексеевич Бунин. Жив, но как бы умер — для нашего поколения. Эмигрант, а значит, запрещенный писатель.
Книгам Куприна повезло больше. Александр Иванович вернулся в Советскую Россию в 37 году (правда, через год умер), и книги его широко издавались. Ах, как я его любил и люблю, этого замечательного, недостаточно высоко оцененного широколобыми критиками писателя, как любил его советский кинематограф — экранизировано почти все, что вышло из-под его талантливого пера.
А Бунина нам вернул Хрущев. При нем, на излете его правления, был издан 9-томник Бунина. Вот когда мы дорвались до настоящей прозы. «Митина любовь», «Деревня», «Солнечный удар», «Господин из Сан-Франциско», «Жизнь Арсеньева», изящный сборник «Темные аллеи» — жемчужина русской литературы!
Недавно у меня была встреча со студентами ВГИКа — с будущими драматургами, режиссерами, художниками… Я сказал:
— Поднимите руки, кто читал «Темные аллеи» Бунина!
В большом, битком набитом актовом зале поднялись три-четыре руки…
Пробелы в моем книжном образовании объяснимы и обстоятельствами нашей темной жизни. До сорока лет я не прочел ни единой строчки Владимира Набокова. А ведь он еще был жив; и жил не так уж далеко от меня — в Швейцарии, на берегу красивого озера, в городке Монтрё, где похоронен мой кумир Чарльз Спенсер Чаплин.
Набоков стал появляться в СССР в начале семидесятых — контрабандно. Сначала «Лолита», потом и другие произведения. В литературном ранжире он сразу занял первое место. Я эту точку зрения не разделяю. Понимаю — хороший писатель, но сравнить его с Буниным, Куприным, тем более с Чеховым никак не могу.