Черная легенда. Друзья и недруги Великой степи

Гумилев Лев Николаевич

А.С.: Татарское иго, как считал К Маркс, иссушало душу русского народа. Что может быть страшнее? Не ценой ли бесчисленных жертв и таких вот мук Русь спасла Европу?

Л.Г.: А так ли это? Действительно ли существовала угроза монгольского овладения Европой? Да ничего подобного! Монгольская армия, воевавшая на три фронта – в Китае и Корее, в Средней Азии и Иране, в Северном Причерноморье, – насчитывала 130–140 тысяч всадников. На Руси, как я говорил, жило до 6 миллионов человек, а в одной Франции – около 18 миллионов, столько же в Германии, Италии плюс другие страны. Опасность была скорее психологической. А вот со стороны Запада угроза надвигалась

реальная: романо-германский католический суперэтнос стремился подавить ортодоксальное православие – Византию и Русь, инерция развития которых иссякала. Римский папа как раз в это время и призывал католиков к крестовому походу на схизматиков, то есть греков и русских. Нужны были гений Александра Невского и татарская поддержка, чтобы хоть как-то сдержать стальной натиск.

Монголы принимали православие, ислам и теистический буддизм, но не католичество. Русская Церковь пользовалась покровительством восточных властителей. Даже в стольном граде Орды – (Сарае была открыта православная епископия. А когда здесь был объявлен государственной религией ислам, хан Узбек выдал митрополиту Петру ярлык с подтверждением иммунитета и привилегий церкви. Таким образом, не Москва, не Тверь, не Новгород, а русское православие как общественный институт стало выразителем надежд и чаяний всех русских людей независимо от их симпатий к отдельным князьям. Ведь они были вассалами «бесерменского» султана, следовательно, не могли котироваться как высший авторитет. Зато митрополит пользовался всеобщим признанием, в том числе и правителя Золотой Орды, не облагавшего налогом церковные имущества. Церковь была поистине «корпоративным феодалом».

Старания Александра Невского и направленная деятельность православной Церкви позволили вынянчить в лоне старого этноса зачаток этноса нового. Пассионарный толчок в XIII в. в Восточной Европе возродил к активной исторической роли два этноса: литовцев и великороссов, а также часть населения Турции, за исключением востока Малой Азии. Зарождающаяся Великороссия, чтобы не погибнуть, вынуждена была стать военным лагерем, причем былой симбиоз с татарами превратился в военный союз с Ордой, который продержался более полувека – от Узбека до Мамая.

В этот период великоросский этнос переживал инкубационный период фазы подъема. Тогда и долго после этого говорили: «Московиты, тверичи, рязанцы, смоляне, новгородцы», и только в 1380 г. представители всех этих княжеств пошли на Куликово поле, откуда вернулись уже русскими. В княжение Дмитрия Донского, Василия I и Василия Темного набухшая пассионарность превратила Древнюю Русь в Великую Россию. Времени на эту перестройку понадобилось относительно немного – 70 лет.

А.С.: И это, Лев Николаевич, можно считать второй, но очень крутой ступенью в этногенетическом становлении нынешних россиян?

Л.Г.: Именно так. Исторические часы начали тикать для восточных славян еще один раз. Завод пружины рассчитан на жизненный цикл в 1200–1500 лет. Сложными были условия взаимодействия с другими этносами, оно вылилось в жесткое и жестокое соперничество. Но русский народ не растерял драгоценного запаса византийской культуры. Теперь она стала соединяться с возрастающей энергией этнического развития в фазе подъема.

«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…» Хотя люди того времени едва ли могли представить себе, на каком рубеже они поневоле оказались. Еще только проклевывалось национальное самосознание, вектор которого задала битва на поле Куликовом. И не только для русского, но и всех российских народов это событие чем дальше, тем больше преисполнялось символического смысла.

Как будто сожжение Москвы

Тохтамышем было лишь эпизодом в ряду других. Даже постепенный развал Орды при этом не замечался или игнорировался. Хотя «великая замятия», то есть внутренняя кровавая междуусобица, и борьба с внешним врагом – хромым Тимуром (Тамерланом) окончательно подорвали химерную систему. А именно черты химерности стали все резче проявляться после религиозной реформы хана Узбека. Отпала Казань, наследовавшая Великому Болгару, отошла Астрахань, где жили потомки населения Хазарского каганата, и отделился Крым, издавна враждебный поволжским татарам и склонявшийся скорее не к соседней Степи, а к заморской Турции. А она, как и Россия, испытывала пассионарный взлет.

Дольше всех союз с Ордой поддерживала Москва, хотя и уклонялась от регулярной выплаты дани. Деньги, которые продолжали взимать с крестьян якобы для татар, оставались в казне московского князя. Но все же опора на ордынское наследие сохранялась, и она была не безосновательной. Ведь Литва, также испытывавшая рост пассионарности, усилила давление с Запада. Она захватила почти всю территорию Древней Руси, включая Киев. Побив татар на Синих Водах, овладела низовьями Днепра и Днестра. К ней клонились настроения сепаратистов Твери, Рязани, Нижнего Новгорода. А в Новгородской республике вообще укрепились позиции антимосковской, по существу – пролитовской партии. По мере того как слабело влияние некогда всемогущего Сарая, происходило возвышение роли Москвы. Это упрочивало гарантии самостоятельности Московского государства, а в дальнейшем позволило повернуть политику таким образом, что Россия вознамерилась претендовать на те же Казань, Астрахань и Крым как на неотъемлемые улусы Золотой Орды.

А.С.: Стоит ли тогда удивляться, что русских вслед за татарами Европа причислила к варварам? Может быть, на просвещенном Западе искренне считали, что они, эти дикари, несут в себе угрозу для единственно ценной, по их мнению, европейской культуры?

Л.Г.: Предубеждение против неевропейских народов родилось давно. Азиатскую степь, начинавшуюся не то от Венгрии, не то от Карпат, представляли обиталищем дикой первобытности, свирепых нравов и деспотического произвола. Взгляды эти были закреплены в XVIII в. создателями универсальных концепций истории, философии, морали и политики, хотя сии авторы имели об Азии весьма поверхностное и часто превратное представление.

А сама хваленая Европа? В эпоху Возрождения человекоубийство было повседневным занятием обитателей Западной Европы, причем имело массовые масштабы. Или, может быть, костры инквизиции и Варфоломеевскую ночь принимать за уроки просвещенности и нравственности? Кто кого «первее» и «передовее» в этом отношении? Или примером человеческого совершенства является какой-нибудь Фридрих Гогенштауфен, заявлявший, что «было три великих обманщика: Моисей, Христос и Магомет»? А взять Французскую революцию. Проницательный русский писатель XX в. верно подметил, что Робеспьер проливал кровь так же легко, как Сталин (не на бочки же кровь мерить), и даже по бесстыдству и презрению к правде и к правосудию Фукье-Тенвиль мало уступает Вышинскому.

Скажут: и у вас немало гуляло ницшеанцев с кистенями, отпетых богохульников и заплечных дел мастеров. В том-то и дело, что они имеют обыкновение появляться везде (но особенно там, где готовят и навозят идеологическую почву). Однако синхронное рассмотрение мало что проясняет, так как этносы могут быть и младенцами, и пылкими юношами, и зрелыми мужами, и дряхлыми старцами. А фазы этногенеза не совпадают. Для понимания этнической истории как ряда автономных процессов нужна диахроническая схема.