Черная месса
Шрифт:
Несколько дальше сидит помешанный, который, разорвав на груди одежду, черпает из стоящего рядом горшочка пепел горстями и осыпает им голову.
Он вращает глазами и монотонно напевает, почти блеет:
Увидел я лик его. Трижды позвал он, хвала ему: Гераз, Гераз, Гераз! Трижды позвал он меня: отрок мой, плохо ты кормишь противень, ковш, совсем забыл жертву мне приносить. Побью я тебя, и дом твой сожгу, чтобыМы идем дальше. Все выше сверкающие на солнце купола Самарии, все оживленнее — улицы. Навстречу нам движется паланкин на плечах четырех бритых слуг — первых безбородых мужчин, которых мы видим. Сидящий в паланкине — тоже без бороды, лысый и тучный. Он, вероятно, евнух, и одет в ядовито-желтую столу. Грудь его татуирована священным иероглифом. Два сухощавых, в желтых одеяниях, жреца следуют за ним, ритмично обмахивая его опахалами. Гордо, неподвижно, с закрытыми глазами сидит он, спрятав руки под платьем.
Завидев его, мы втягиваем головы в плечи. Однако едва он минует нас, вслед ему несутся проклятие за проклятием. «Посмотрите-ка на откормленный шлюхин послед!» «Взгляните на жреца заклятого Врага!» «Видите этот помет злых звезд?» «Солнце наделило его лысиной и вонючей бесплодной кровью, а луна, матерь его, — житом, что глаза ему залепило!»
Все ближе мы подходим к городу. Видим уже толчею перед воротами. Нас обгоняет кавалькада. Крики, визгливый наигрыш рога, звон уздечек и блеск брони. Впереди — мужчина с разлетающимися рыжими волосами, в красном плаще, в белых узких рейтузах и красных сапогах со шнурками.
Вонзаются шпоры, вперед рысью, топот — и мимо! «Слава царю!» — кричит самый юный из пилигримов, тот самый, что первым увидел Самарию.
«Чтоб тебя проказа разъела!»
Какой-то верзила бьет его по затылку.
Мы — за воротами.
Сразу нас окружает толпа продавцов воды и лимонада. Начинается бешеный торг.
«Возьми мою воду! Она начерпана из ручья Иезавели, из фонтана дворца, охотничьего замка в землях племени Гада, никто другой не вхож туда, кроме меня! День пути я потратил, чтобы принести эту воду! Серебряный шекель за три налитые кружки!»
«Возьми мой лимонад! Он лжет! Его вода застоялась, она затхлая, как щелочь дубильщика! Выпей сладкий сок арбуза! Господь тебя благослови! Ты избегнешь лихорадки и впредь не заболеешь!»
Я выпиваю тепловатую, противную жидкость, хотя и не сильно хочу пить, — я ведь страдаю не совсем так, как они...
Едва я отпил этой воды, как до того столь ясные образы спутались передо мною; будто оглушенный, я ничего не могу понять. Но я слышу голос доктора Грау, побуждающий меня ступать тверже.
«На гору Кармель, на Кармель!» — слышу я все время.
Запах пота многих тысяч людей вокруг меня!
Пыль, пыль, пыль!
И все-таки мало-помалу у меня возникает такое призрачное чувство, будто я стою на сцене в отведенном мне месте среди хористов. В душе моей высоко вверху будто парит ястреб, являющийся сознанием другой действительности. Я — все еще пилигрим в толпе негодующих, скрежещущих зубами, проклинающих всех и вся, стоящих в сторонке пилигримов. Я догадываюсь, что мы отправлены сюда по тайному поручению. По-видимому, многие из нас принадлежат к посвященным и доверенным лицам. Мы избегаем толпы; в тенистой чаще мы стоим, тесно прижавшись друг к другу, но так, что можем отчетливо видеть большую поляну посреди священной рощи. Эта поляна — огромный, тщательно выстриженный
Место это походит на необыкновенно широкую площадку для детских игр. Оно полого поднимается к вершине холма. А там стоит, пылая в свете искусственного солнца, гигантское святилище — два алтаря и две статуи одна подле другой. Статуи изображают великую супружескую пару, брата и сестру: Баала и Астарот. Алтари возвышаются на круглой террасе, с которой наружная лестница ведет вниз, на поляну. Каждый алтарь имеет цоколь высотой в двенадцать ступней, на котором выдолблена в ленте рельефа история божества. Дверь из матового металла ведет внутрь цоколя. Сами жертвенные камни — плиты из отполированного прозрачного кварца, они особенным образом впитывают лучи солнца или луны, а теперь их отражают, таинственно воздействуя на человеческое сознание. Контур божественных фигур, каждую из которых можно отмерить тридцатью ступнями, ярко мерцает.
Я вижу, что оба божества вытянули руки над головами, оба держат в ладонях отполированные кристаллические диски. Камень Баала — из горного хрусталя, сверкающего, как смарагд, Астарот показывает селенит, но не бледный, а багровый.
Я сразу понимаю значение этого символа. Богиня со времен ее женской слабости постигла таинственную судьбу субстанциального превращения женской крови в молочного цвета камень! На наружной лестнице, на помосте стало по священному уставу подниматься и опускаться все воинство желтых жрецов. Я замечаю, что алтарь Астарот обслуживается жрицами в таких же желтых одеяниях, но с длинными шлейфами.
Эти жрицы носят вокруг бедер пурпурные шарфы, тогда как жрецы Баала — шарфы цвета глубокой синевы Средиземного моря.
Вокруг широкой окружности лестницы беспрерывно вращаются два хоровода храмовых плясунов. Внутреннее кольцо состоит из танцовщиц, внешнее — из танцоров; кольца медленно движутся в противоположных направлениях. Все еще беспощадно светит солнце, уже склоняясь немного к западу. Одновременно с ритуальными танцами постоянно приносятся жертвы: овны — Баалу, голуби и цветы — Астарот. Но оба бессильны. Огонь не хочет больше возноситься к небу. В этом безветрии он не вздымает вверх прямого столпа дыма, а чадит и стелется понизу под воздействием подземных сил. Народ, мужчины, женщины, дети, сотни тысяч полунагих, разноцветных людей сопровождают каждое жертвоприношение громким воплем, будто хотят подбодрить больных богов, поощрить их, заставить преодолеть свою несостоятельность и схватить жертву огненными руками. Однако напрасно катаются люди по земле с эпилептической пеной на губах, воя и выкрикивая гимны. Бессильны остаются Баал и Астарот. И лишь мы, неподвижно и насмешливо стоя в стороне, знаем, что эти демоны отчаянно трясут решетки клетки Имени, кое непреодолимо.
Внезапно один желтый жрец поднимается на высокую кафедру помоста. Он тощий и высокий. Его гладковыбритый череп блестит, как зеркало.
Жестом он призывает людей к молчанию. Затем начинает говорить — и я слышу голос доктора Грау:
«Она, богиня Астарот, ведающая священной тайной превращения крови в молоко, она, мягко отнимающая и приемлющая, растущая и исчезающая, наполняющая и опорожняющая в своей бесконечной, всепонимающей любви, она, хранящая средоточие вселенной — брызжущий источник всего, в сиянии которого, как на празднике лучников, подскакивает и подпрыгивает первичное яйцо, — Астарот, богиня, говорит моими устами: