Черная пантера
Шрифт:
— Как отвратительно! — воскликнула я.
— Как только расследование закончилось, я уехала. Мой муж увез меня за границу. Но даже там меня не оставляли в покое. Меня спрашивали, имею ли я какое-то отношение к тому громкому делу. Окружающие засыпали меня кучей всевозможных вопросов в стремлении удовлетворить свое любопытство.
Голос мадам Мелинкофф дрогнул.
— Не надо говорить об этом, — попросила я. — Не надо больше ничего рассказывать. Я знаю, как вам больно вспоминать о тех событиях. Как же я сочувствую вам!
Я
— Почему она покончила с собой из-за Филиппа? — спросила я себя. Действительно, почему эта красавица захотела умереть? Я была уверена, ее действиями руководили глубокие чувства и всепоглощающая любовь. Но неужели она была настолько неуравновешена, чтобы умереть за эту любовь? Филипп принадлежал ей, его любовь сделала ее счастливой. Наверняка ее матери, которая так хорошо знала ее и любила всем сердцем, было бы известно, что в тот момент, когда ее дочь находилась в Чедлей Хаусе, ее душой владело отчаяние? А может, что-то произошло между Надей и Филиппом? Знал ли он? Не носил ли он в себе эту тайну — тайну, которую даже дотошный коронер был не в состоянии раскрыть? Я собрала фотографии и сложила в портфель. Я больше не могла смотреть на это лицо, которое вызывало во мне такие странные эмоции. Мне казалось, что оно обращается ко мне, что его вопросы, на которые я не могла найти ответ, забивают мой мозг.
Я бросила взгляд на часы и поняла, что нахожусь у мадам Мелинкофф уже полтора часа.
— Мне пора идти, — сказала я, — а то меня будут искать.
— Когда твоя свадьба, девочка моя? — спросила мадам Мелинкофф.
— В конце июля, — ответила я. — Двадцать второго числа. Она взяла мою руку в свою.
— Надеюсь, ты найдешь свое счастье, — проговорила она. — Никогда не бойся быть счастливой. А когда счастье придет к тебе, постарайся впитать его в полной мере. Иногда оно длится очень недолго.
— Именно потому, что я хочу быть счастливой, я и пришла к вам сегодня, — сказала я. — Поймите, мною двигало не простое любопытство — просто я боюсь будущего, боюсь, так как ваша дочь Надя все еще жива в памяти Филиппа.
— Мои слова покажутся тебе жестокими, — промолвила мадам Мелинкофф, — но я очень рада этому. Ведь она так сильно любила его.
— И он все еще любит ее, — с грустью проговорила я.
Она подняла на меня глаза, в которых застыло уставшее выражение.
— Ты уверена, что поступаешь правильно? — спросила она.
— Не знаю, — ответила я. — Я сама часто задаю себе тот же вопрос. Я могу только молиться и надеяться, что найду ответ до 22 июля.
Еще несколько мгновений я продолжала смотреть на нее, потом наклонилась и поцеловала. Будь у меня время обдумать свои действия, я никогда не сделала бы ничего подобного. Я всегда стеснялась проявления эмоций. Но сейчас мною владел
— Спасибо, моя дорогая, — сказала она. — Теперь я буду часто думать о тебе.
— Можно я приду к вам еще раз? — спросила я.
— Конечно, — ответила она. — Только не откладывай свой визит, потому что я сомневаюсь, что долго проживу здесь.
— Вы переезжаете? — удивилась я. Она покачала головой, на ее губах появилась слабая улыбка.
— Доктора потрясены тем, что я все еще жива, — спокойно ответила она. — Я чувствую, что последние нити, связывающие меня с этим миром, обрываются. Я знаю, что очень близка к тому, чтобы обрести мир и покой, о которых так долго мечтала.
— Я обязательно приду, — тихо проговорила я.
— Очень скоро.
Она проводила меня до двери. Мы довольно сдержанно распрощались, и я побежала вниз. Стук моих каблуков эхом отдавался по всему подъезду.
Мне было о чем поразмышлять по дороге домой. Я так задумалась, что не заметила, как такси остановилось возле нашей двери. Я расплатилась и поспешила в дом, где с облегчением обнаружила, что Анжела еще не вернулась. Генри сидел в кабинете в полном одиночестве.
— Как Джеральд? — спросила я.
— Намного лучше, — улыбнулся он. — Я купил ему новые игрушки. Он уже в состоянии смотреть на них, а дня через два ему разрешат сесть, и тогда он будет играть с ними.
— А какие игрушки? — поинтересовалась я, чтобы продолжить разговор.
— Модель самолета, паровозик и еще целую кучу страшно мудреных головоломок, которые нам с тобой совершенно не под силу, — ответил Генри. — Иногда мне делается жутко от того, как сообразительны современные дети. Анжеле и мне придется заняться самообразованием, иначе они вскоре будут считать нас полными ничтожествами.
В его словах слышались гордость и удовлетворение, и я подумала, что пройдет несколько лет, и Генри станет хвастаться своими сыновьями точно так же, как раньше хвастался деньгами. Он принадлежал к тому типу людей, которым просто необходимо обладать чем-то исключительным, чтобы преодолеть свой комплекс неполноценности.» Если бы только Анжеле удалось полюбить его!«
— подумала я. Единственное, в чем он нуждается, — чтобы его превозносили, чтобы все суетились вокруг него. И тогда он будет не только горд тем, чем обладает, но и доволен самим собой.
Я решила прямо сейчас заняться этим добрым делом.
— Не скромничай, Генри, — сказала я. — Если дети умны, то мозги они унаследовали от тебя, а не со стороны Анжелы. Наш папа очень добрый человек, но его деловые качества, если судить по нашему нынешнему доходу, направлены на то, чтобы заполнять графу» дебет «. Как я теперь вижу, все наши предки были полными профанами в том, что касалось денег.
— Я всегда хорошо разбирался в цифрах, — проговорил Генри. — В этом нет ничего сложного.