Черная Пасть
Шрифт:
Мурад на этот раз по-настоящему обиделся:
– Кто поймал, тот лучше меня все знает!..
– Соли больше сыпь на угли, чтобы пламени не было,- с отцовской лаской заговорил старик.
– Поди, верблюжонок, соль не жалей. Сыпь, только фанеркой с бочков, фанеркой!
Мурад и тут нашелся:
– Махать буду так, что осетру станет жарко! А вам придется... хрен тереть. Очки черные за зеркалом, в комнате Нины Алексеевны...
– Зачем очки?
– не понял Ковус-ага.
– Без очков хрен сразу заест! Он так ударяет, что даже очки потеют!
Ковус-ага поднял над дверью занавеску и выпроводил Мурада из комнаты.
– Сегодняшний воробей - вчерашнего чирикать учит.
– Не веришь, я видел, как от хрена очки потеют!
– не унимался Мурад.
–
– засмеялся Ковус-ага.
– Слепой идет в одну сторону, а глухой - в другую.
– Папа!
– крикнул Мурадик.
– Без меня ничего интересного не рассказывай.
– Якши, верблюжонок!
20
...Приготовление шашлыка всегда связано не только с шумной возней, но и с таинственным исполнением обряда огнепоклонников. Ковус-ага не очень-то любил кухню, но огонь боготворил. Он умел понимать язык костра на отмелях, после того, как морской отлив "жарь" оставлял после себя скользкий холод, а рядом был не только огонь, но и рыбачья пожива: судачок, белорыбица или каспийская севрюжка, которую знающие люди прямо из моря кладут на огонек. В жизни каждый человек старается угостить близкого самым дорогим; так поступил и Ковус-ага. Для Виктора Степановича он задумал сделать шашлык из свежей осетрины. Саксаул для такого случая у старика специально хранился в дальнем углу кладовки, сложенный не вчера, и не год, а лет пять назад, и ставший не костяным, а железным. Ковус-ага заранее рассчитал, сколько понадобится кусков железного дерева и сложил их возле жаровни. Разводить огонь старик начинал не с основного топлива: хозяйке дома и Мураду он наказал приготовить сначала огонь для того, чтобы потом уложить и жечь выдержанный саксаул. Сейчас наступал тот момент, когда мастер должен был занять место у жаровни, как усса - кузнец возле горна и наковальни.
Мешать старику в это время никто бы не рискнул. Он головой ушел в приготовление рыбацкого лакомства, которое мало походило на обычную стряпню и напоминало скорее сложную операцию, проводимую непременно на открытом воздухе. Виктор
Степанович Пральников знал, что старик, как и он, мысленно продолжал прерванный разговор, но отошел в сторонку и присел в тени под длинными и крепкими перистыми листьями айлантуса. Наблюдая за Ковус-ага, Пральников не прекращал своей внутренней работы над постижением старика и закреплением в памяти всего, что связано с его рассказами, с бытностью и окружением Ковус-ага. Все это было неповторимо, и не столько по колориту, сколько по жизненной устойчивости и суровой правдивости старика. Виктора Степановича покоряла цельность и убежденность Ковуса-ага в оценке жизненных явлений, которые он рассматривал всегда непременно в свете той государственности, какую усвоил и выстрадал в огне боевых испытаний, завоеваний и утрат. Разговор, по всей видимости, был прерван надолго, и Виктор Степанович не отваживался мешать старику, который на глазах у всех превращался в грозного и неприступного жреца.
Коряга саксаула была выбрана не дупластая и не слишком усохшая и перележавшая. Короткие чурки, были словно свинцовые слитки. В широкой, на трубчатых ножках жаровне Ковус-ага разгреб вспыхивающие синеватыми язычками угли и принялся не укладывать, а устанавливать друг к другу куски звенящего дерева. Даже на приготовленных углях они вспыхнули не вдруг, а сначала прокалились, потемнели и только после этого покрылись по бокам темно-красными цветочками, которые нескоро соединились в огненный букет костра. Зная заранее, что надо делать, Мурад принес в бадье воду, целую пачку соли, фанерку, сделанную в виде веера, и две кастрюли. Шашлык - дело мужское, и причем - строго единоличное, поэтому Ковус-ага не то чтобы важничал, нет, он делал все с достоинством и держал всех на дистанции. Анна Петровна превосходно знала самолюбие и привередливость Ковуса-ага, когда он стоял около жаровни, словно хирург возле операционного стола, и требовал строгого порядка и беспрекословного повиновения. При другом шашлычном варианте, когда мясо или рыба заранее маринуются с лучком и перчиком и заливаются уксусом, Петровна допускалась к предварительным
У жаровни остались дежурить Мурад и Виктор Степанович. Подошла Анна Петровна. Шепнула что-то Мураду, и тот опрометью слетал в кухню за ложкой и миской.
– Без икры не обойдется, - сказала потихоньку Анна Петровна.
– Приятель наш с маяка холостого осетрика не пошлет. Ковус-ага не любит тревожить друзей по пустякам, и если просит, то - острая нужда; значит, надо самое лучшее. Сам-то в долгу не останется!
– Зачем, мама, так говорить про отца!
– обиделся Мурад.
– Он и не просил, дядя Маяк или как его... сам прислал. Увидел меня и дал. Я не хотел брать, сам таких ловить умею!
– Умеешь, сынок, умеешь!.. И я про то же говорю. Надень очки, возьми тёрку и корешки построгай. Только слезы кулаком не вытирай.
– Не бойся, мама, не заплачу!
– На кухню Мурад ушел не очень охотно, и тереть едучий корень ему не хотелось. От интересных разговоров не любил он уходить.
Анна Петровна смахнула фартуком песок с табурета и поставила его в тени, около кадушки с мохнатой пальмой.
От приглашения посидеть Виктор Степанович отказался.
– На огонь посмотрю. Люблю огонь, - приговаривал он, обходя жаровню.
– У саксаула затаенное неяркое тяжелое пламя, почти как у каменного угля. Недаром он такой плотный, должно быть солнце все лишнее уже выжгло. Саксаул напоминает кокс пустыни!..
– А мне кажется - саксаул это дерево старости, - сказала Анна Петровна со вздохом.
– От рожденья он горбатенький. И сама земля здесь кажется мудрей и старше, чем в других местах. От трудовой усталости и пота вся солью пропиталась...
Замечание это понравилось Виктору Степановичу.
– Давно приехали в эти края?
– Я и сама не знаю!
– усмехнувшись, Анна Петровна скрестила на груди руки.
– Ведь по-разному можно время измерять: веснами, морщинами, получками... У меня свой счет, я по вспышкам памяти время меряю: что помнится, то я и считаю прожитым, а остальное время снова вернется, чтобы запомниться чем-то важным. Смешно и горестно!
Жалко дни, которые гаснут, не вспыхнув пламенем, не осветив ничего впереди, не оставив доброй памяти... А есть видные дни, как верстовые столбы в жизни - с пользой для народа прожитые. Вот по ним и надо вести счет времени!..
– У вас, Анна Петровна, свое летоисчисление, по светящимся дням и годам. Интересно, сколько же вы кладете себе световых лет?
– Смех смехом, а кажется мне, что я только вчера приехала сюда!
– Что же было необычного в тот день?
– Виктор Степанович все больше удивлялся привязанности многих людей к этому пустынному месту и замечал какие-то коренные, осмысленные и долговременные связи между жителями Прикаспия. Особенно была видна эта товарищеская спайка в семье Ковус-ага.
– Приехала я сюда жарким летом и прямо с автомашины бросилась к морю... Бежала по песку изо всех сил, без памяти; бежала, а моря будто и не увидела: все на свете каменный остров заслонил. Как это случилось - не пойму, но только островок больше моря стал... Он к себе звал... Не каменный истукан, а Захар мой, муж погибший, у которого последнюю кровинку взял и впитал в себя этот остров.
– Вы посмотреть эти места приехали?
Ветерок тихонько и бережно шевелил седые волосы и какой-то старомодный бантик на груди у Анны Петровны.