Черная Салли

Кальма Н.

— Какой прекрасный день сегодня! — сказал он сопровождавшему его шерифу.

— Вы храбрый человек, капитан, — заметил шериф.

— Таким воспитала меня мать, — спокойно отозвался Браун.

— Вы гораздо храбрее меня, капитан, — сказал шериф.

— Все-таки жаль расставаться с друзьями, — ответил Браун.

Они подъехали к главной площади. Их встретили барабанным боем. Вся площадь была оцеплена солдатами.

Полк чарльстоунской милиции стоял в полной боевой готовности. Боялись выступления сторонников Брауна, боялись восстания.

Поглядеть

на казнь своего злейшего врага съехались крупнейшие плантаторы штата. Здесь были Смайлсы — отец и сын, Кошачий Паркер и другие. Им отвели лучшие места, откуда виселица была видна как на ладони.

Капитан и Джим оглядели площадь. Они знали среди собравшихся сотен людей есть один друг, сердце которого бьется вместе с их сердцами, который в эту минуту стоит, затерявшись в толпе, и шлет им свой прощальный привет. Этот друг — глухой Наполеон.

Негру удалось через часовых дать знать осужденным о своем присутствии. Тогда Джим переправил ему шарф для передачи близким.

Матушка Браун пыталась увидеться с капитаном, но он послал ей сказать, что не хочет, чтобы она видела его в эти последние минуты его жизни

— Она знала меня сильным. Пусть же я сохранюсь в ее памяти сильным и непобедимым, — сказал он.

Джима и капитана ввели на помост. Обоим им завязали глаза и надели на шею петли. Джон Браун неловко шагнул вперед, но не попал в люк. Шериф закричал ему:

— Вы не туда ступаете, капитан! Сделайте еще шаг вперед!

Тогда из-под повязки раздался спокойный голос капитана:

— Я ничего не вижу, джентльмены. Подведите меня сами к моей смерти.

Он повернул голову к народу на площади и отчетливо сказал:

— Мы согласны нашей жизнью заплатить за свободу негров. Мы умираем с радостью.

— Долой рабство! — подхватил Джим Бэнбоу, срывая с глаз повязку. — Долой угнетателей!

И чей-то голос из толпы отозвался восторженно и громко:

— Долой рабство!… Слава капитану!…

Поднялась суматоха. Солдаты бросились на голос. Они пробирались сквозь толпу и каждого спрашивали:

— Кто кричал? Где кричали?

Но никто не знал. Каждому казалось, что кричали где-то на другом конце площади. Между тем, пользуясь суматохой, палачи закончили свое страшное дело.

Дом наш огласился воплями. Мы с мамой стонали и причитали, забыв об осторожности. Умер наш смелый защитник Браун, нет больше в живых веселого, заботливого отца! Никогда больше не услышим мы его песен, никогда больше не прикоснется к гитаре его темная сильная рука…

Наполеон с грустью глядел на нас. Ему и самому было не легче: он был привязан к Брауну, как к родному отцу. Немного погодя, он начал прощаться.

— Опять покидаешь нас, Наполеон? — сквозь слезы спросила мать.

— Надо, —

сказал глухой. — Капитан завещал. Матушка Браун и я. Дело капитана. Вместе работать.

— Он идет продолжать дело капитана, — догадался Гапкин, хорошо понимавший бессвязную речь глухого.

Наполеон направился к двери. У порога он обернулся:

— Скоро война. Капитан сказал.

Он сделал вид, что прицеливается из ружья, и исчез…

Я ВСТРЕЧАЮ ПАРКЕРА

Потянулись тоскливые месяцы. Мама почти не спала, часто болела. К нам заходили негры, приятели Гапкина. Все они горячо обсуждали казнь Джона Брауна и говорили, что смерть капитана и моего отца всколыхнула всех на Севере и на Юге. Я слушала эти разговоры, и мне хотелось самой взять ружье и отомстить рабовладельцам за отца и капитана.

Однажды я стояла на берегу, глядя на плывущие по реке лодки и пароходы. День был холодный, дул сильный ветер. Вода отливала нефтью и сталью, моросил мелкий дождь. Прист, по обыкновению, сидел у меня на плече. Я задумалась, уж не помню о чем, как вдруг кто-то рванул у меня кота и свирепый голос произнес над самым моим ухом:

— Вот ты где, черная тварь! Попалась-таки наконец!

И обвислая физиономия Паркера появилась передо мной. Он был одет в бархатный костюм и, как всегда, увешан оружием. Паркер одной рукой крепко держал Приста, а другой ухватил меня за ухо. «Бежать! Во что бы то ни стало бежать!» — мелькнуло у меня в голове. Я вцепилась зубами в руку моего врага. Паркер вскрикнул от боли и на секунду выпустил мое ухо. Этого мгновения было достаточно: я вывернулась и, несмотря на хромоту, быстро побежала по улице, к докам и пристаням.

— Держи! Лови! — заорал Паркер и бросился за мной.

Я слышала топот его подкованных сапог. Пор вой моей мыслью было бежать домой, к маме. Но в следующий момент я подумала, что Паркер откроет наше убежище, и тогда нам всем несдобровать. Нет, я не должна выдавать маму и Гапкина. Но тогда куда же спрятаться? За мной все громче раздавался топот Паркера, я слышала уже его тяжелое дыхание. Хромая нога сильно мешала мне бежать. Еще мгновение — и он поймает меня. В эту минуту я увидела перед собой открытую дверь какой-то мастерской. Не оглядываясь, не раздумывая ни секунды, я юркнула туда, захлопнула за собой дверь, защелкнула задвижку и только тогда оглянулась вокруг.

Это была, по-видимому, корабельная мастерская. В открытые задние ворота виден был наполовину готовый скелет судна, стоявший на стапелях. Кучи стружек валялись по всем углам. Не сколько белых рабочих — плотников — молча строгали какие-то деревянные части.

Когда я, задыхающаяся, растерянная, заскочила в мастерскую, они бросили работу и обступили меня.

— Спасите… Гонятся… за мной… Сейчас придут сюда… — еле могла я выговорить.

Едва я произнесла это, как в дверь забарабанили тяжелые кулаки.