Чёрная стезя. Часть 2
Шрифт:
С началом войны условия, и без того каторжные, резко ухудшились. Пайка за работу была урезана, рабочая смена в забое увеличилась до десяти часов в сутки. Изнурительный труд выматывал людские силы, доводил человека до истощения, и он умирал. На место умерших привозили новую партию заключённых, угольный конвейер продолжал двигаться безостановочно, перемалывая очередные человеческие жизни. Людского материала было предостаточно.
Александр Кацапов первый раз спустился под землю тринадцать месяцев назад. Весь этот срок он, лёжа на боку, махал кайлом и за себя, и за блатных – воры в законе в печорской зоне придерживались воровских принципов и
Каким бы крепким и выносливым человек не был, адский труд рано или поздно сгибал его в бараний рог, гнул к земле, высасывая из организма жизненную энергию всю до последней капли.
За год каторжной работы Кацапов изменился до неузнаваемости. Нос заострился, скулы выпирали из-под бледной кожи, глаза глубоко провалились, тело усохло настолько, что арестантская роба висела на нём, как на вешалке.
Первые месяцы он ещё тешил себя надеждой, что отчаявшиеся зеки долго не выдержат изнурительного труда, объединятся в протестную группу и взбунтуются, потребовав от администрации исполнения закона всеми зеками на равных. Но он ошибся. Никто из заключённых-лапотников, таких, как сам Кацапов, крестьян или представителей рабочего класса, именуемых на зоне просто «мужиками», попавших на зону по глупости или по стечению обстоятельств, даже в мыслях не допускали противоборства с блатными. «Мужики» это усвоили хорошо и безропотно тянули свою непосильную лямку, надеясь лишь в душе на чудо в послаблении жесткого лагерного режима.
Политических в этом лагере не было, агитаторов-смельчаков не находилось. Да и требовать исполнения законов было бы настоящим самоубийством. В одном случае блатные без промедления порезали бы за одну ночь всех недовольных прямо в бараке, как баранов, с присущим им хладнокровием и жестокостью, в другом случае, зачинщиков пристрелили бы конвоиры по указке хозяина «при попытке к бегству». Такое уже было в истории лагеря, как оказалось.
Методы, которые применял Кацапов, работая с заключёнными в Бурятии, здесь были не приемлемы. В лагерях Коми существовали иные правила и порядки, в мозгах лагерного начальства прижились другие принципы управления заблудшими людьми.
Через полгода Александр окончательно убедился, что наивно тешить себя восстановлением хотя бы частичной справедливости. Более того, ему стало известно, как цинично поступают здесь блатные с заключёнными, у которых ранее имелись отношения с органами НКВД. Пока в лагере никто не знал о такой страничке в его в биографии, и это временно спасало от издевательств или смерти. Чтобы остаться в живых, нужно было оставаться в тени и не лезть на рожон. Хотя далёкая Бурятия была отсюда за тысячи километров, но воровская молва не знает ни расстояний, ни границ. Если только станет известно, что он работал мастером в одной из колоний, пусть даже в числе вольнонаёмного, никакой пощады ему не будет. Братва без колебаний посадит его на нож. И вот, когда он уже смирился со своей участью, его неожиданно вызвал к себе начальник лагеря.
Конвоир довёл Кацапова до кабинета хозяина зоны, отступил в сторону, пропустил заключённого. Александр снял шапку, постучал в дверь,
– Проходи, садись, – дружелюбно проговорил начальник лагеря, показав жестом руки на привинченный к полу стул в торце стола, покрытого зелёным сукном. За всё время пребывания в лагере Кацапову никогда не доводилось видеть «кума» вблизи. Теперь он рассматривал его без головного убора с некоторым любопытством, сравнивая мысленно с Антоном Лукичом Порубейником – начальником лагеря-колонны № 23 на строительстве железной дороги в Бурятии. Одно сходство между ними всё же имелось. Тот и другой были рослыми и тучными, а в целом – скорее, полные противоположности.
– Не догадываешься, по какому поводу я тебя вызвал? – начальник лагеря прищурился и впился изучающим взглядом в Кацапова.
– Никак нет, гражданин начальник, не догадываюсь.
– Неделю уже читаю личные дела осужденных, подбираю нужных мне людей, – загадочно выразился «кум», не отводя глаз от лица заключенного, и выдержал короткую паузу.
– Удивляюсь, как тебе удаётся ладить с братвой? Рубишь уголёк, таскаешь волокуши и ни разу не выяснял отношений с блатными?
– Работаю, как предписывает режим, – вяло ответил Александр.
– Я не о том, – усмехнулся начальник лагеря.
– Тогда я не понимаю вас, гражданин начальник.
– Что тут непонятного? До боёв на Халхин-Голе ты, оказывается, сам перевоспитывал трудом осужденных, вершил их судьбы, так сказать. Скажи по секрету: за тринадцать месяцев не хотелось тебе хоть однажды ткнуть в харю кому-нибудь из зарвавшихся фраеров?
– Нет, гражданин начальник, не хотелось.
– Можешь называть меня Николаем Павловичем, – вкрадчиво сказал хозяин лагеря. – Тебе я разрешаю.
Кацапов с недоумением помял в руках шапку, потом снова положил её на колени, спросил:
– К чему такая любезность, гражданин начальник?
– Хочу предложить тебе, Кацапов, возглавить участок на предстоящей стройке. Мужик ты, я вижу, неплохой. Работящий и терпеливый. Жаль будет, если блатные дознаются о твоём прошлом и пришьют к нарам.
– От своей тени не уйдёшь, – глядя прямо в глаза «куму», спокойно вымолвил Кацапов.
– Чем в могилу торопиться, лучше молча почесать свой затылок, – усмехнулся «кум». – Ты знаешь, что означает моя фамилия?
– Нет.
– Карачун – это смерть, погибель. Почему нарекли так моих предков – одному сатане известно. Но я могу сказать одно: подполковник Карачун единолично решает, кому на зоне следует умереть, а кому радоваться жизни. Заруби это себе на носу и не стирай зарубку до окончания срока, – начальник лагеря вынул из кармана кителя носовой платок и протёр вспотевшую лысину.
– Давай так, – продолжил он, затолкав обратно в карман аккуратно сложенный платок, – эту неделю ты дорабатываешь в забое, а с понедельника приступаешь к новым обязанностям. Ты меня понял?
– Понял, гражданин начальник, – сухо ответил Кацапов.
– Что-то я не вижу радости на твоём лице, – с насмешкой проговорил Карачун. – Или гнить в забое тебе привычнее? Тогда так и скажи, не удивлюсь, всяких чудаков повидал за службу. А может, тебе за падло получить подарок из рук самого хозяина?
– Отчего же, безмерно рад, гражданин начальник. Любой твари жить хочется, а человеку тем более, – с непроницаемым лицом ответил Кацапов. – Только ведь на зоне закон, что паутина: шмель проскочит, а муха увязнет.