Черная тропа
Шрифт:
Он вышел. Анна-Мария собралась снова опустить простыню на лицо Инны Ваттранг.
— Подождите, пожалуйста, — попросил Каллис. — Ее мать настаивает на кремации, так что это в последний раз…
Анна-Мария отступила на шаг назад.
— Я могу прикоснуться к ней?
— Нет.
В помещении остались только они вдвоем.
Каллис улыбнулся. Затем у него сделалось такое лицо, словно он собирался заплакать.
Прошло две недели. Маури вытолкал Дидди взашей,
— О чем ты думаешь? — спрашивает его подруга.
Девушка такая простодушная, что он едва выдерживает общение с ней. «Я думаю о том, как мы с тобой познакомились», — отвечает обычно Маури. Или: «О том, какая ты красивая, когда смеешься. Но, пожалуйста, смейся только моим шуткам». Или: «О твоей попке! Иди к папочке!» Это простой способ избежать ее вечного: «Ты меня любишь?» Эту границу он в своей лжи переступать не может. В остальном ему прекрасно удается лгать и притворяться. Но странно, как трудно отвечать «да» на этот ее вопрос, глядя в глаза.
И вот как-то вечером его посещает Инна Ваттранг.
Она очень похожа на своего брата: тот же характерный нос, те же светлые волосы со стрижкой под пажа. Он выглядит почти как девушка, она — почти как парень. Молодой парень в юбке и белой рубашке.
На ней дорогие туфли. Девушка не стала снимать их, когда вошла в его комнату. В ушах у нее серьги с красиво оправленными жемчужинами.
Она только что окончила юридический, рассказывает Инна, сидя на краю постели Маури. Сам он сидит на стуле возле письменного стола и изо всех сил старается не потерять голову.
— Дидди полный идиот, — говорит Инна. — Он повстречал на своем пути эту стерву — такова судьба всякого молодого мужчины. И потом он всю жизнь будет оправдываться этим, обращаясь по-свински с другими женщинами.
Она улыбается и просит разрешения закурить. Маури видит, что у нее ямочка на щеке — с одной стороны.
— О, это ужасная привычка, — говорит девушка.
Инна выдыхает облачко дыма, как маленький паровозик. Кажется, она пришла из другой эпохи. Он видит ее в окружении прислуги в черных платьях с белыми передниками, а сама она водит машину, надев на себя автомобильные краги, и пьет абсент.
— Я не хочу преуменьшать страдания Дидди, — говорит Инна. — Эта Софи действительно разбила ему сердце. Не знаю, что произошло между вами, но брат буквально не в себе. Просто не знаю, что мне делать. Я всерьез тревожусь за него, понимаешь? Я знаю, что Дидди считает тебя своим другом. Он много раз рассказывал о тебе.
Маури хочет поверить ей. Господи, я верую, помоги мне в моем неверии.
— Я знаю, что брат хочет помириться с тобой. Пойдем, поговорим с ним. Надо давать шанс сказать «прости». Менее всего Дидди стоит сейчас разрывать связи с друзьями.
Маури
Девушка держится чуть ближе, чем положено, ее плечо то и дело касается его. Он хотел бы взять ее за руку — как в старом фильме. С Инной легко говорить, и она часто смеется. Смех негромкий и мягкий. Они успевают выпить не по одному коктейлю, прежде чем появляется Дидди.
Инна настаивает на том, чтобы расплатиться. Она сделала работу для родственника, который владеет бюро по недвижимости, и только что получила гонорар. Маури с интересом спрашивает, что за работа — ведь она уже о многом успела его расспросить, но сама умело уходит от вопроса, хотя в тот момент он этого даже не замечает. Просто разговор переходит на что-то другое. Он в приятном опьянении, забывается, болтает без умолку, взгляд то и дело украдкой соскальзывает на ее тяжелую грудь под мужской рубашкой.
И когда появляется Дидди, все и впрямь начинает смахивать на старый фильм, в котором три закадычных друга наконец-то мирятся. Снег сыплется за окнами на крыши и тротуары объятого тьмой Стокгольма. Незначительные персонажи как статисты бредут мимо по Дроттнинггатан или пьют, смеются, разговаривают за другими столиками — такие заурядные и обычные.
А Дидди, которого разбитое сердце делает еще красивее, без смущения рыдает за столиком ресторана, рассказывая историю своих отношений с Софи.
— Она охотно помогала мне прокутить деньги, пока они у меня были.
Инна быстрым движением гладит брата по руке, но ее колено ни на секунду не удаляется от колена Маури под столом, хотя это, возможно, ничего не значит.
И много позже, когда они стоят под фонарем у ночного магазинчика и пора прощаться, Дидди говорит, что хотел бы продолжать заниматься игрой на бирже вместе с Маури.
Молодой человек ни словом не упоминает о том, что они с Дидди никогда не занимались этим вместе, — всю работу делал он один. Но в нем просыпается твердость, которую не могут убаюкать ни Инна, ни Дидди, никакой волшебник во всем мире.
— Отлично, — говорит он с полуулыбкой. — Найди деньги — и ты снова в деле. Но теперь я буду брать тридцать процентов.
Атмосфера сразу становится куда менее приятной. Маури спокойно переносит натянутость. Думает о том, что к этому надо привыкать. Если намерен делать дела, совершать выгодные сделки, многое придется вынести. Недовольство, скрежет зубовный, слезы, ненависть. А эту бездомную собачку, сидящую где-то в груди, — ее придется посадить на цепь.
И тут Инна разражается воркующим смехом.