Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)

Слонимский Александр Леонидович

Сергей удивлен хмурым видом Матвея.

— Ты нездоров? — спрашивает он, приближаясь.

— Музыка и шум утомляют меня, — отвечает Матвей. — Я отвык от этого.

— Матвей Иванович отшельник, — с легкой насмешкой говорит Алексей. — Он презирает свет и его развлечения.

Матвей внезапно бледнеет.

— Извольте молчать! — говорит он, задыхаясь и делая угрожающий шаг вперед.

Еще секунда — и он ударит Алексея. Сергей едва успевает удержать его руку.

— Пустой мальчишка! — продолжает Матвей. — Я вас научу, как шутить надо мной! Вы мне дадите удовлетворение.

— Я готов, — отвечает Алексей, тоже бледнея.

Кругом начинают

оглядываться. Сергей и Элен успокаивают Матвея

— Ведь это такие пустяки, — говорит Элен. — Алеша такой милый мальчик, он совсем не хотел тебя обидеть!

Танцы продолжаются. К князю Репнину подходит официант и докладывает что-то, почтительно склонившись к его уху.

— Курьер из Москвы? — переспрашивает князь Репнин, вставая.

— Провести в кабинет! — приказывает Трощинский.

Через некоторое время в дверях кабинета показывается князь Репнин, взволнованный и серьезный. Он делает знак Трощинскому. Трощинский скрывается в кабинете.

— Что случилось? — слышатся тревожные голоса.

Музыка гремит на хорах. Сплетается и расплетается гирлянда кадрили.

Появляется Трощинский. Он бледен, лицо неподвижно. Музыка обрывается, и среди наступившей тишины раздается твердый голос Трощинского:

— Государь скончался в Таганроге.

Трощинский быстро удаляется, снова затворяются двери кабинета.

Минуту длится молчание. Где-то слышится всхлипывание: это всхлипывает в углу толстая барыня в желтом чепце. Потом начинается оживленный разговор:

— Отчего он умер? Почему в Таганроге? Что за болезнь? Никто и не знал, что он болен…

В портретной собрались братья Муравьевы, Алексей Капнист и Бестужев. Бестужев рыдает, как ребенок, стискивая руки Сергея.

— Все кончено, теперь мы погибнем! — повторяет он. — Как раз теперь, когда сердце полно жизни и счастья…

— Мы едем немедля, прямо отсюда, не заезжая домой, — отрывисто говорит Сергей. — Матюша, — обращается он к брату, — ты известишь Аннету, что я не мог с ней проститься.

Матвей смотрит на брата.

— Ты ошибаешься, Сережа, — отвечает он печально. — Я не оставлю тебя. Что бы ни было, я буду с тобой до конца, Сережа.

Сергей изо всей силы сжимает Матвея в объятиях.

— Алеша, руку! — приказывает он. — Матюша, и ты Вот так.

Он соединяет руки Алексея и Матвея.

— Вот так, говорит он. — В эту минуту забудьте о ссоре!

А Соня Капнист, которая, проходя мимо двери портретной видела, как рыдает Бестужев, потом умиленно шептала Полине:

— Бедный, он так любил государя!

XIII. ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ДЕКАБРЯ

В марте 1825 года князь Трубецкой, полковник Преображенского полка, управлявший вместе с Рылеевым Северным обществом, покинул Петербург и перешел на службу в Киев, в штаб четвертого корпуса, которым командовал генерал Раевский, герой двенадцатого года. Он сделал это по настоянию Рылеева, который считал необходимым наладить постоянную связь с Южным обществом для установления единого плана действий. Сношения с Пестелем Трубецкой вел через Сергея Муравьева, который находился под Киевом, в Василькове, где стоял Черниговский полк. Приезжая в Киев, Сергей останавливался у Трубецкого,

в его квартире на Крещатике. Вечером оба удалялись в кабинет, и там беседы их затягивались часто за полночь.

Сергей обворожил Трубецкого и молодую жену его, Екатерину Ивановну, своей необыкновенной мягкостью, за которой чувствовался, однако, твердый, мужественный характер.

Екатерина Ивановна ничего не знала о политических замыслах мужа: все переговоры по этому предмету были для нее тайной. В Сергее она видела только обаятельного, остроумного человека с чуткой, возвышенной душой и глубоким пониманием искусства. Он пел иногда, а она аккомпанировала ему на клавесинах. Его пение вызывало у нее слезы: так задушевно, так удивительно нежно звучал голос этого армейского подполковника.

За ужином говорили о литературе.

— Возвышенное направление поэзии Байрона, — говорил Сергей, — следует отнести к нашей эпохе, когда рушилось столько ложных идей и старых предрассудков. Умы освободились от оков и устремились к мыслям, открывающим новые горизонты, сердца помолодели и обратились к чувствам более благородным и, главное, деятельным. Наша эпоха полна событий, мы дети двенадцатого года. Люди поняли, в чем истинное счастье, достойное великого назначения человека. Вот почему и поэзия заговорила языком более мужественным. В Англии Байрон у нас Пушкин, Рылеев. Их стихи полны огня — сравните их с сонными творениями прежних поэтов. Я, впрочем, не скажу этого о Радищеве, да и у Державина есть горячие строки, вылившиеся из сердца, при всей отсталости его понятий. И это движение в нашей поэзии, раз возбужденное, не замрет никогда. За Пушкиным и Рылеевым пойдут другие…

Не только Екатерину Ивановну, но и самого Трубецкого, довольно равнодушного к поэзии, увлекали речи Сергея.

— Чудесный человек! — говорила о нем Екатерина Ивановна мужу. — Знаешь, он мне напоминает… не умею сказать… ну, вот будто мягкое железо… Изумительный человек! Каждое слово его входит прямо в душу…

Сергей сумел сгладить противоречия между Югом и Севером и преклонить Трубецкого на республиканскую цель. Общее выступление, по соглашению с Трубецким, было назначено на лето 1826 года, когда предполагался императорский смотр на юге, в Белой Церкви. Южное общество бралось арестовать императора, в то время как Северное должно было, пользуясь его отсутствием, захватить власть в Петербурге, заняв Зимний дворец, Петропавловскую крепость и Сенат. Для того чтобы сообщить эти решения Рылееву и князю Оболенскому, старшему адъютанту гвардейской пехоты, который был ближайшим помощником Рылеева, Трубецкой взял отпуск под предлогом свидания с родственниками жены — ее отцом, графом Лавалем, и сестрой, которая была замужем за австрийским посланником графом Лебцельтерном. Генерал Раевский охотно дал ему отпуск, но при этом покачал головой и погрозил пальцем: он давно уже видел, что вокруг него что-то затевается, и не особенно верил в то, что Трубецкой едет в Петербург для семейного свидания.

Трубецкой приехал в Петербург 10 ноября рано утром и остановился с женой в доме своего тестя графа Лаваля, на Английской набережной. Наскоро позавтракав, он поспешил к Рылееву, в дом Российско-Американской компании на Мойке.

Рылеев очень ему обрадовался. Наталья Михайловна, жена Рылеева, предложила ему кофе, но он учтиво отказался, сказав, что уже позавтракал. Маленькая Настенька, дочка Рылеева, глядела исподлобья на незнакомого гостя с густыми полковничьими эполетами. Поспешно допив кофе и приласкав Настеньку, Рылеев увел Трубецкого к себе.