Чернильная смерть
Шрифт:
— Как ты думаешь, он очнется? — спросила Мегги, когда Роксана наклонилась к нему.
— Не знаю, — ответила Роксана. — Говори с ним! Иногда это вызывает их обратно.
Говори с ним. Что бы такого рассказать Дориа? «Фарид говорит, что там есть кареты, которые ездят без лошадей, и музыка, звучащая из крошечной черной коробочки». Он все время расспрашивал ее о другом мире, поэтому Мегги начала тихонько рассказывать о каретах без лошадей, летающих машинах, кораблях без парусов и приспособлениях, переносящих голос с одного континента на другой. Элинор пришла ее проведать, Фенолио немного посидел рядом, даже Фарид подошел
— Фарид, — сказал Фенолио, — давай посмотрим, что расскажет нам огонь о Перепеле. Пора довести эту повесть до конца, до хорошего конца.
— А может быть, послать к Перепелу великана? — спросил Шелкомот.
Роксана вырезала у него из плеча наконечник стрелы, и теперь язык у разбойника заплетался от вина, которым она его напоила, чтобы смягчить боль. Спасаясь бегством, войско Зяблика бросило мехи с вином, запасы продовольствия, одеяла, оружие и лошадей.
— Ты что, забыл, где сейчас Перепел? — отозвался Принц. (Мегги была так рада, что он жив!) — Великан не сможет перейти Черное Озеро. Хотя прежде они любили смотреться в его гладь, как в зеркало.
Да, эта история не любит простых решений.
— Пойдем, Мегги, посмотрим в огонь, — сказал Фарид, но Мегги не решалась выпустить руку Дориа.
— Иди-иди. Я с ним посижу, — сказала Минерва.
А Фенолио прошептал:
— Гляди веселей! Юноша очнется, можешь не сомневаться! Ты что, забыла, что я тебе рассказывал? Его история только начинается!
Но, глядя на бледное лицо Дориа, Мегги в это не очень верила.
Сук, на котором расположился Фарид, был шириной с подъездную дорогу к дому Элинор. Мегги присела рядом, а Фенолио подозрительно глядел на детей над ними, разглядывавших спящего великана.
— Только попробуйте! — крикнул он, показывая на шишки в детских ручонках. — Первый, кто кинет в него шишкой, полетит вслед за ней. Я вам обещаю!
— Рано или поздно они все-таки кинут шишку, и что тогда? — спросил Фарид, осторожно высыпая пепел на кору. Пепла оставалось совсем немного, как ни тщательно он всякий раз собирал его обратно. — Что будет делать великан, когда проснется?
— Откуда я знаю? — буркнул Фенолио, с тревогой поглядывая вниз. — Надеюсь, бедняжке Роксане не придется убаюкивать его пением до конца своих дней.
Черный Принц подошел к ним, опираясь на Баптисту. Оба молча сели рядом с Мегги. Огонь в этот день казался сонным. Как ни манил его Фарид, как ни льстил и ни уговаривал, прошло бесконечно много времени, пока из пепла наконец пробились язычки пламени. Великан тихонько запел во сне. Пролаза прыгнул к Фариду на колени с мертвой птицей в зубах. И вдруг возникли картины: Сажерук во дворе среди огромных клеток. В одной из них рыдала девушка. Брианна. Между ней и ее отцом стояла черная фигура.
— Ночной кошмар! — прошептал Баптиста.
Мегги испуганно посмотрела на него. Картина растворилась в сером дыму, а в сердцевине пламени возникла другая. Фарид взял руку Мегги. Баптиста негромко чертыхнулся. Мо. Прикованный цепью к столу. Рядом стоял Свистун. И Змееглав. Воспаленное лицо Серебряного князя выглядело ужаснее, чем представляла Мегги в самых страшных снах. На столе были разложены кожа, чистая бумага, инструменты.
— Он снова переплетает ему Пустую Книгу! — прошептала Мегги. — Что это значит? — Она испуганно взглянула на Фенолио.
— Мегги! — Фарид показал
Из пламени поднимались буквы — огненные буквы — и складывались в слова.
— Это что за чертовщина? — проговорил Фенолио. — Кто это написал?
Слова рассеялись в воздухе, прежде чем кто-нибудь успел их прочесть. Но огонь ответил на вопрос Фенолио. В пламени показалось круглое бледное лицо в очках, похожих на вторую пару глаз.
— Орфей! — прошептал Фарид.
Пламя погасло. Оно уползло обратно в пепел, как в родное гнездо, но в воздухе еще светилось несколько огненных слов. «Перепел… Страх… сломался… умереть…»
— Что это значит? — спросил Черный Принц.
— Это долгая история, Принц! — устало ответил Фенолио. — И, боюсь, ее конец написал не тот человек.
Переплетчик
Ни одна из нас не есть подлинный автор: кулак больше суммы пальцев.
Фальцуем. Режем. Бумага хорошая, лучше, чем в прошлый раз. Мо кончиками пальцев нащупывал волокна в матовой белизне, гладил края, вызывая воспоминания. И они пришли, наполнили его сердце и мозг мириадами образов, тысячами забытых дней. Запах клейстера перенес его во все те места, где он лечил больные книги, а привычные движения напомнили радость, которую он всегда испытывал, дав книге новую жизнь, вырвав ее, пусть на короткий срок, из острых зубов времени. Он уже и забыл, каким покоем исполняется душа, когда руки делают свое дело. Фальцуем, режем, протягиваем нить сквозь бумагу. Мортимер. Да, он снова Мортимер, переплетчик, которому острый нож нужен не для того, чтобы убивать, и которому слова ничем не грозят, потому что он всего лишь мастерит им новые платья для книг.
41
Перевод В. Бернацкой.
— Что-то ты не торопишься, Перепел!
Голос Свистуна вернул его в Зал тысячи окон.
Не допускай этого, Мортимер. Представь себе, что Среброносый по-прежнему лишь персонаж в книге, голос, доносящийся из букв. Перепела здесь нет. Словам Орфея придется поискать его в другом месте.
— Ты знаешь, что тебя казнят, как закончишь, поэтому и возишься так долго. — Свистун так грубо хлопнул его по спине, что Мо едва не порезался.
И тут же Перепел вернулся и представил себе, как хорошо было бы вонзить лезвие, разрезавшее бумагу, в грудь Свистуна. Мо заставил себя отложить нож и взялся за следующий лист, пытаясь обрести покой в бумажной белизне.
Свистун был прав. Он не торопился, но не потому, что боялся смерти, а потому, что эта работа должна была остаться незаконченной, и каждое движение имело лишь одну цель — вернуть того, над кем не властны слова Орфея. Мо уже почти стряхнул их с себя. Отчаяние, просочившееся в его сердце в темной яме, ярость, безнадежность… Все это побледнело, словно руки переплетчика отмыли его сердце.
Но что будет, если Реза и Сажерук не найдут Пустую Книгу? Что, если ночной кошмар сожрет Брианну и ее отца? Он так и будет вечно стоять в этом зале, переплетая чистые страницы? Не вечно, Мо. Ты ведь не бессмертен. К счастью.