В это жаркое время годаслишком тихого дня не жди.Грозовая стоит погода.Грозовые идут дожди.Словно боги под облакамивосседают на облуках.Стопудовыми каблукамикто-то топает в облаках.Я стою под гудящим сводом.Вышибает из глаз слезу.Не желаю громоотводомотводить от себя грозу.Я на всё, что имею,годы оставляю вас за собой,грозовые мои погоды,воздух утренний грозовой.Белой молнии отраженьенаполняет мои глаза.Здравствуй, высшее напряженьеПринимаю тебя, гроза!
«Приближаясь к спокойному устью…»
Узнаю тебя, жизнь, принимаю…
Приближаясь к спокойному устью,оставляя все дальше исток,иногда с неосознанной грустьюкалендарный
срываю листок.Я с непрожитых чисел снимаюотслужившее службу число,будто парус рукой поднимаю,заношу над водою весло.И несут меня быстрые воды,только веслами крепче ударь, —и смещаются даты и годы,и летит со стены календарь.Ты узнай меня, мама родная!Это я, в гимнастерку одет,прохожу от Днепра до Дунаяи старею на тысячу лет.Я усы фронтовые не брею.В них впитался махорочный дым.Я мужаю, взрослею, стареюи опять становлюсь молодым.Засыпаю при сполохах красных.Прохожу в перекрестном огне.И как будто два возраста разныхпо-соседски ужились во мне.Так живут в сочетании светаи осенней лесной полутьмывсе приметы недавнего летаи предчувствие близкой зимы.Будет вьюга. Ах, зимняя вьюга,у тебя не отнимешь права!Но за вьюгой, легка и упруга,пробивается к солнцу трава.Может, больше мой снег не растает,но жалеть ни о чем не могу.Пусть другая трава вырастает,перед той не оставшись в долгу.Я глаза к небесам поднимаю.Заношу над водою весло.Не тужу ни о чем, понимаю,по каким меня рекам несло.
«Все сущее мечено временем…»
Все сущее мечено временем. А вот замечается вновь,что время рифмуется с бременем, с любовью соседствует кровь.Старинные связи не сломлены и медленно сходят на нет —так прочно они обусловлены всем опытом прожитых лет.Нам годы минувшие помнятся, не так наша память слаба.А все же смотрите, как полнятся значением новым слова.Иные уходят в предание, иные лишь стали верней.Я в будущем вижу братание не схожих по виду корней.Надежными узами связаны, сроднившись на все времена,там пальмы рифмуются с вязами, с планетою нашей – луна.И больше не кажется странностью, – то детям известно давно, —что время рифмуется с радостью, что людям созвучно добро.
«Я хочу доставлять вам радость…»
Я хочу доставлять вам радость.Ну а как доставлять вам радость?А может, себя однажды почувствовать почтальоном, несущим тяжелый груз?И вот я себя однажды почувствовал почтальоном, несущим тяжелый груз.С грузом моим тащусь по городу, маюсь.Не на троллейбусе езжу – хожу пешком.Лифт у вас не работает – я поднимаюсьна пятый этаж, на десятый этаж пешком.Моя сумка наполнена вашими адресами.Поднимаюсь по лестницам, как в заоблачные края.Ну, а если хотите – приходите на почту сами:там окошки от А до К и от Л до Я.Отделеньям связи прикажу, чтоб были готовы.Никаких чтоб заминок не было и толчеи.Старенькие матери и солдатские вдовы,предъявите в окошко просто морщины свои!А я в этот час по Трубной иду, по Сретенке.Ноет плечо от кожаного ремня.И почтовые ящики, эти замкнутые посредники,смотрят глазами ждущими на меня.Хлопайте, ящики! Звонки на дверях, звените!День только начался. Мне ходить еще и ходить.Порой я еще запаздываю – извините.Но я постараюсь вовремя приходить.
Земное небо (1963)
…Но землю с небом, умирая, он все никак связать не мог.
Езда в незнаемое
Никогда не наскучит езда в незнаемое.Днем и ночью идут поезда в незнаемое.Кто-то молча табак у окна раскуривает.Кто-то шумно бутылку вина раскупоривает.Кто-то пишет письмо, где клянется в верности.И на всем – загадочный отблеск вечности.Это грустное дело – езда в незнаемое.Ведь не каждый приедет туда, в незнаемое.Кто-то ночью сходит на тихой станциии уже остается на этой станции.Полыхает небо в туманной млечности.И на всем – обманчивый отблеск вечности.Но прекрасное дело – езда в незнаемое!За какой-то березкой, давно знакомою,в тишине открывается вдруг незнаемое —неизвестное, странное, незнакомое.Осторожно вглядываемся в незнакомое,будто видим что-то в нем незаконное.А оно все ширится, незнакомое,еще в рамки привычности не закованное.О, сигнал отправления! Ветер скорости.Вечный путь от скованности к раскованности.Обновление жизни. Езда в незнаемое.Покатилась где-то звезда в незнаемое.Никакой законченности и увенчанности.Только этот незыблемый отблеск вечности.
Мое поколение
И
убивали, и ранили пули, что были в нас посланы.Были мы в юности ранними, стали от этого поздними.Вот и живу теперь – поздний. Лист раскрывается – поздний.Свет разгорается – поздний. Снег осыпается – поздний.Снег меня будит ночами. Войны мне снятся ночами.Как я их скину со счета? Две у меня за плечами.Были ранения ранние. Было призвание раннее.Трудно давалось прозрение. Поздно приходит признание.Я все нежней и осознанней это люблю поколение.Жесткое это каление. Светлое это горение.Сколько по свету кружили! Вплоть до победы – служили.После победы – служили. Лучших стихов не сложили.Вот и живу теперь – поздний. Лист раскрывается – поздний.Свет разгорается – поздний. Снег осыпается – поздний.Лист мой по ветру не вьется – крепкий, уже не сорвется.Свет мой спокойно струится – ветра уже не боится.Снег мой растет, нарастает – поздний, уже не растает.
Мои возраст
Не такой я и старый. А выходит, что старый.Сколько в жизни я видел? Много разного видел.Я дружил еще с лампой, с керосиновой, слабой.Был тот свет желтоватый, как птенец желторотый.Разбивались безбожно трехлинейные стекла.А достать было сложно эти хрупкие стекла.Нас за стекла наказывали. Нас беречь их обязывали.Их газетой оклеивали. Или ниткой обвязывали.Как давно это было! А давно ли то было?А когда ж электричество вдруг меня ослепило?А приемник детекторный? А экран звуковой?Самый первый, с дефектами, но уже звуковой.Вот настолько я старый, хоть не так уж и старый.Все во мне уместилось, улеглось, умостилось.Керосиновой лампы трехлинейные меры.Электронные лампы на орбите Венеры.
Кое-что о моей внешности
Я был в юности – вылитый Лермонтов.Видно, так на него походил,что кричали мне – Лермонтов! Лермонтов!на дорогах, где я проходил.Я был в том же, что Лермонтов, чине.Я усы отрастил на войне.Вероятно, по этой причинебыло сходство заметно вдвойне.Долго гнался за мной этот возглас.Но, на некий взойдя перевал,перешел я из возраста в возраст,возраст лермонтовский миновал.Я старел, я толстел, и с годаминачинали друзья находить,что я стал походить на Бальзака,на Флобера я стал походить.Хоть и льстила мне видимость эта,но в моих уже зрелых летахпонимал я, что сущность предметаможет с внешностью быть не в ладах.И тщеславья – древнейшей религии —я поклонником не был, увы.Так что близкое сходство с великимине вскружило моей головы.Но как горькая память о юности,о друзьях, о любви, о войне,все звучит это – Лермонтов! Лермонтов! —где-то в самой моей глубине.
Земля
Я с землею был связан немало лет. Я лежал на ней. Шла война.Но не землю я видел в те годы, нет. Почва была видна.В ней под осень мой увязал сапог, с каждым новым дождем сильней.Изо всех тех качеств, что дал ей бог, притяженье лишь было в ней.Она вся измерялась длиной броска, мерам давешним вопреки.До второй избы. До того леска. До мельницы. До реки.Я под утро в узкий окопчик лез, и у самых моих бровейстояла трава, как дремучий лес, и, как мамонт, брел муравей.А весною цветами она цвела. А зимою была бела.Вот какая земля у меня была. Маленькая была.А потом эшелон меня вез домой. Все вокруг обретало связь.Изменялся мир изначальный мой, протяженнее становясь.Плыли страны. Вился жилой дымок. Был в дороге я много дней.Я еще деталей видеть не мог, но казалась земля крупней.Я тогда и понял, как земля велика. Величественно велика.И только когда на земле война – маленькая она.
Мое воскресение
А как я умирал на железной койке,молодой, со вспоротым животом!Оказалось, что это сначала – горько,но совсем спокойно было потом.Я лежал в проходе, под мягким светом,и соседи, сгрудившиеся у моих ног,«Не жилец!» – твердили. Но я об этомничего, разумеется, знать не мог.Я лежал в бреду и, сдаваясь бреду,рассуждал на исходе второго дня:в той стране печальной, куда я еду,есть друзья хорошие у меня.И по мере того, как сознанье гаслогде-то в темных глубинах, на самом дне,на душе у меня становилось яснои спокойствие разливалось по мне.Мне казалось – в светлом высоком залемоего пришествия ждут друзья…Умирал я. В тот вечер врачи сказали,что уже помочь тут ничем нельзя.Но я молод был. Я был юн. Я выжил.Был сужден мне, видно, иной удел.Опираясь на палку, я в город вышел.Я другими глазами на мир глядел.Я забвенью предал его пороки.Я парил над богом и над людьми.Все философы мира и все пророкимне казались маленькими детьми.