Черное эхо
Шрифт:
– А как насчет ФБР? Что те говорят о «жучке»?
– Не знаю и не спрашиваю. Если бы я спросил, они бы сказали: «Какой «жучок»?» Ты и сам прекрасно знаешь.
Босх кивнул и тут же как-то враз устал от этого человека. Ему пришла мысль, что он не хочет больше видеть никаких визитеров. Он отвернулся от Ирвинга и стал смотреть в окно. Ирвинг еще раз велел ему, прежде чем что-либо предпринимать, подумать о департаменте, а затем вышел. Когда Босх счел, что Ирвинг уже прошел коридор, то, развернувшись, левой рукой с размаху саданул по вазе с ромашками, которая, кувыркаясь, полетела в угол палаты. Ваза оказалась пластиковой и не разбилась.
Босх отодвинул поднос, оставив нетронутым традиционный больничный обед в виде куска индейки с мучной подливкой, кукурузой и ямсом, [48] черствой булочки, которой полагалось быть мягкой, и печенья с клубнично-сливочной начинкой.
– Давай ешь, а то так никогда отсюда не выберешься.
Он поднял голову. Это была Элинор. Она стояла в дверях, улыбаясь. Гарри улыбнулся ей в ответ. Ничего не мог с собой поделать.
– Я знаю.
– Как ты себя чувствуешь, Гарри?
48
Сладкий картофель.
– Нормально. Скоро совсем поправлюсь. Может, и не смогу больше задирать подбородок, но я это переживу. Как ты, Элинор?
– Прекрасно, – улыбнулась она, и эта улыбка его просто уничтожила. – Тебя сегодня прогнали через овощерезку?
– О да. Освежеван и нашинкован. Цвет нашего доблестного департамента – кстати, и пара ваших парней тоже – держали меня на дыбе все утро… Вот тут, с этой стороны, есть стул.
Она обогнула койку, но продолжала стоять. Потом огляделась, и легкое облачко набежало на лоб – как если бы она хорошо знала эту палату и чувствовала, что здесь чего-то не хватает.
– Меня они тоже взяли в оборот. Вчера вечером. А сегодня не пускали к тебе, пока не закончили тебя препарировать. Таковы директивы. Не хотели, чтобы мы с тобой согласовали наши показания. Но, как я понимаю, наши с тобой версии отлично совпали. Во всяком случае, сегодня меня уже больше не стали тягать. Сказали, что все на этом.
– А бриллианты нашли?
– Во всяком случае, я об этом не слышала, но передо мной теперь не слишком распространяются. Над этим делом у нас работают две следственные бригады, и меня туда не включили. Перевели на бумажную работу до тех пор, пока все не уляжется и не закончит работу группа, которая занимается правомерностью применения огнестрельного оружия. Кажется, в квартире Рурка до сих пор идет обыск.
– Что насчет Трана и Биня? Они сотрудничают со следствием?
– Нет. Они не сказали ни слова. Я знаю это от одного приятеля, который присутствовал на допросе. Им ничего не известно о бриллиантах. Вероятно, они сколотили из своих людей свою собственную команду и сами займутся розыском.
– Как ты думаешь, где могут быть спрятаны сокровища?
– Понятия не имею. Вся эта история, Гарри… она как-то выбила меня из колеи… Я уже не понимаю, как мне относиться к тем или иным вещам.
Босх понял,
– Что там было, Элинор? Ирвинг сказал мне, что Льюис и Кларк вмешались и перехватили Эвери. Но это все, что мне известно. Я не понимаю.
– Они наблюдали, как мы ведем слежку за хранилищем. Должно быть, вбили себе в головы, что мы на стреме у грабителей. Если, как они, исходить из предположения, что ты скверный коп, то почему бы не прийти к таким выводам? Поэтому когда они увидели, что ты отправил обратно Эвери и отослал патрульных, то решили, что разгадали твою игру. Они перехватили Эвери в «Дарлингзе», и он рассказал им о твоем визите накануне и о ложных сигналах, а потом ненароком упомянул, что ты не разрешил открывать дверь.
– Ну да, а потом они узнают, что он имеет такую возможность. А в следующий момент уже крадутся со стороны переулка.
– Да. У них возникла мысль стать героями. Разоблачить разом и плохих копов, и грабителей. Славный план, если бы не финал.
– Бедные тупые придурки.
– Бедные тупые придурки, – согласилась Элинор.
В комнате снова начало витать гнетущее молчание, и Элинор не стала дожидаться, пока оно воцарится окончательно.
– Ну что ж, я просто хотела узнать, как у тебя дела.
Он кивнул.
– И… и сказать тебе…
Вот оно, подумал он, – прощальный поцелуй.
– Я решила уволиться. Хочу уйти из Бюро.
– А… как же… Чем ты станешь заниматься?
– Еще не знаю. Но я хочу уехать отсюда, Гарри. У меня скоплены кое-какие деньги, так что я немного постранствую, а там посмотрю, чего мне захочется.
– Элинор, но почему?
– Я… мне трудно объяснить. Но все, что произошло… Все связанное с этой работой обернулось полным дерьмом. И после того, что случилось, думаю, я не смогу вернуться и опять работать в этой оперативной группе.
– Ты вернешься в Лос-Анджелес?
Она опустила глаза, потом опять обвела взглядом комнату.
– Я не знаю, Гарри. Мне очень жаль. Мне казалось, что… я не знаю. Я сейчас в полной растерянности по поводу этого дела.
– По поводу чего?
– Не знаю… По поводу нас. По поводу того, что случилось. По поводу всего.
Молчание вновь наполнило комнату, и Босх надеялся: сейчас медсестра или даже Гэлвин-младший просунет в дверь голову, чтобы проверить, все ли в порядке. Гарри отчаянно хотелось курить. Он поймал себя на мысли, что в первый раз за сегодняшний день вспомнил о курении. Элинор теперь разглядывала свои туфли, а он уставился на свою нетронутую еду. Взял с подноса булочку и принялся подкидывать ее в руке, точно бейсбольный мяч. Через некоторое время глаза Элинор в третий раз обежали палату и, видимо, опять не обнаружили того, чего искали. Босх не мог сообразить, чего именно.
– Тебе не принесли цветы, которые я послала?
– Цветы?
– Да, я послала ромашки. Как те, что растут на склоне под твоим домом. Я их здесь не вижу.
Ромашки. Та ваза, которую он швырнул о стену. «Где же мои проклятые сигареты?» – хотелось ему закричать.
– Наверное, принесут позднее. Они доставляют сюда посылки только раз в день.
Она нахмурилась.
– Послушай, – сказал Босх. – Если Рурк знал, что мы вышли на депозитарий и наблюдаем за ним, и знал, что Тран забрал оттуда содержимое своего сейфа, зачем же тогда он отправил своих людей на дело? Для чего ему было возиться?