Черное и черное(Си)
Шрифт:
Последний раз посмотрев вниз, на тело коня, Ульрих попрощался с ним навсегда:
— Что ж, друг мой, хранитель, спасибо тебе за все. Я в неоценимом долгу перед тобой. Надеюсь, ты попадешь в лошадиный рай и найдешь себе там красивую лошадку. Уверен, что с кобыльим полом у такого достойного красавца, как ты, проблем не будет. И пусть тебе будет хорошо на небесах. Я тебя не забуду.
Потом он отвернулся от ямы и, волоча за собой ноги, пополз в сторону, откуда слышались человеческие стоны и хрипы, в надежде узнать что-нибудь о судьбе Эрты. Не успев преодолеть и пары метров, он услышал ее голос. Она пела. Необыкновенно красивую мелодичную колыбельную. Она все-таки сошла с ума? — подумал он. Сбросив
— Мгновения жизни —
Эрта рыдала, не в силах остановиться, и впервые жизни не заметила чьего-то приближения к ней. Но, она даже не вздрогнула, когда сильные руки легли на ее плечи, потом обхватили ее, всю, и сильно прижали к жесткому телу. Ульрих обнимал ее, молча целовал ее лоб, глаза, лицо, руки, пытаясь успокоить. Потом он сказал:
— Расскажи. Я хочу знать, что заставило тебя плакать. Я должен знать что это. Я не хочу больше допускать ничего, что заставит тебя плакать.
— Ты уверен, что хочешь знать? Ты не поверишь. Не сможешь.
— Рассказывай.
И она начала рассказывать. Сначала безразлично, потом зло, потом огорченно, потом жалобно, как ребенок. Она рассказывала ему всё. От начала до конца. От самого своего рождения и до смерти. До смерти Существа. А в ее голове и сердце все еще звучали первые и последние, единственные слова Существа, за всю историю Живого Содружества: «Ульрих… любовь…» Это все-таки рай! Пусть даже она попала в него слишком рано. Он спас ее мир от непонимания. Два мира, Возможно, и больше. В раю живут ангелы. Ангелов нельзя не понять, и они не могут не понять ее. И он понимал, и ни разу не усомнился в ее словах.
Ульрих молчал и слушал, запрокинув голову, упершись затылком в каменную глыбу, наморщив лоб и крепко прижимая к себе Эрту, по-детски прильнувшую к его груди и успокаивающуюся теплом, непоколебимой надежностью его души и близостью его самого. Он верил.
— Я должна найти их. И я должна уйти с ними, — закончила она.
— Ты попадешь в свой мир?
— Скорее всего, нет, скорее всего, это невозможно. Это же был не обычный прыжок, это была судорога поврежденной Вселенной, и каждый раз она была новой формы. Каждый раз менялись условия. Мой прыжок с ними — разорвал время. Думаю, они просто разделились в нашем в мире, и пока все живые, кто участвовал в прыжке, не собрались в одном месте, прыжок не мог произойти. Та планета, с которой прыгнула я, была последней обитаемой в нашем мире, все живые находились на ней, в одном месте. Но теперь, когда я понимаю, в чем дело, я могу прыгать с ними. И выкидывать из сетей их голоса до прыжка все лишние условия. Они не будут убивать. Не успеют.
— Но, ведь ты не бессмертна?
— Нет. Но, пока жива, они не будут никого больше убивать. А проживу я долго.
— Останься со мной до тех пор, пока они не вернутся.
— А если они будут убивать по дороге сюда?
— Мы об этом узнаем. Искать их все равно бесполезно. Ты не успеешь никого защитить, если они будут убивать по дороге. Но, если ты уйдешь отсюда, им придется искать тебя дольше.
— Да, ты прав, я останусь.
— И я думаю, нам нужно пожениться, — сказал он.
Эрта ошеломленно посмотрела на него.
— Зачем?
— Потому что, я вижу только один наиболее надежный вариант, который может изменить исход вашей нелепой войны. Тебе придется выйти за меня замуж. Нам придется родить много детей и оставить им строжайший священный наказ, обязательный для исполнения всеми последующими поколениями Бонненгалей: любой ценой дожить до твоего времени и оставить предупреждение
Эрта молча смотрела на него, а он молча смотрел на Эрту. Потом он добавил:
— Раньше я не знал кто я. Монах или воин. Я не знал что больше нужно от меня миру. Это колебание мучило меня. Рядом с тобой я чувствую себя целым. Ни одна половина мне не мешает, ни одной нельзя себя лишить. Потому что тебе нужно все, что я есть. Такой как есть. Я очень люблю тебя Эрта.
— Мгновения любви —
Эрта, не отрываясь, задумчиво смотрела на него с его плеча. Он предлагал ей целых два мира. Так просто, — подумала она. У него всегда все просто. Мой мир может спасти не моя боевая модификация, не эталоны убийц, а моя любовь. Всё Живое Содружество, и не только его. У нас есть шанс сохранить его весь, нашей жизнью. Ты сможешь жить, командир, сможешь больше никогда не губить свой разум чудовищным преступлением против тысяч добровольных жертв. Ты сможешь жить, Существо, сможешь любить другое Существо, и больше никогда не будешь бояться. Ты сможешь жить, Дел, и тебя больше никогда не разозлит твое поражение. Ты сможешь жить, Ним, и больше никогда не почувствуешь досаду от того, что твоя смерть не смогла сохранить, защищаемую тобой, собственную звездную систему, и на этот раз, тебя обязательно кто-нибудь дождется, чтобы быть в ней с тобою вместе.
Она спросила:
— А если мы не успеем родить детей, до того как они вернутся?
— Но, мы же не можем не попытаться спасти два мира?
— Три мира. Мы попытаемся.
— Значит, ты согласна?
— Я всегда буду с тобой. Даже после того, как уйду. Но, ведь ты не можешь жениться.
— Я мало чего не могу. Я не могу оставить тебя рядом с собой навсегда, но жениться на тебе я могу. Думаю, Господь не будет противиться, если я оставлю служение ему ради такой богоугодной цели, как спасение миров.
— А женитьбе на ведьме он тоже противиться не будет?
Ульрих, лукаво взглянув на нее, смиренно опустил глаза:
— Я пока еще монах. Прямо сейчас я могу отпустить тебе все твои грехи, если ты искренне в них раскаешься, причастить, и ввести в лоно церкви истинную христианку.
— И этого будет достаточно? Я ведь все же останусь той, кем являюсь, и мои возможности видели тысячи людей.
— Их видели те, кто был на твоей стороне, благословленной церковью. На другой стороне было то, что назвали армией тьмы. К тому же, победителей у нас не судят.
— Неужели?
— Я твердо знаю, что я могу сделать и чего не могу. Если я сказал, что сделаю, значит это будет сделано. В нашем мире доступны еще и такие средства как связи и подкуп. Если потребуется, я запишу во всех хрониках, что приступ чумной лихорадки вызвал массовые бредовые видения в наших краях. Никто не знает, что это за болезнь и каковы все ее последствия. Если бы у меня были сомнения в моих возможностях, я бы просто тебя спрятал.
Она не стала спрашивать, как именно он это сделает, и как все это всем объяснит. Ей это было не нужно. Она знала, что он может всё. Она привстала на колени, извернувшись, чтобы не покидать кольцо его рук, и приблизив ладонями его голову к своему лицу, пристально посмотрела на безгранично обожаемого мужчину. В его серые звездные глаза, потемневшие и непроглядные, как бездна. Его, давно рвущееся наружу, чувство к ней, все еще сдерживалось им, в опасении, что ей не нужно от него настолько много. И она освободила его: