Черное на черном

Андрижески Дж. С.

Что-то ощущается так, будто сводится исключительно к нему.

Обе эти вещи причиняют мне боль.

«Мири... пожалуйста. Пожалуйста... не злись на меня...»

Он спит. Там, в его сне, холодно. Там холодно, хоть он и потеет под пуховым одеялом, укрывающим его кровать. Там холодно, и я все ещё молю Бога о том, чтобы я все ещё видела его будущее, а не настоящее.

Я знаю, что он один.

Я знаю, что они все глубже и глубже втягивают его в свою операцию - все больше и больше их извращённых ритуалов и культуры, которая окружает весь их бизнес... или культ... или что это вообще такое. Я знаю, что отчасти

это ради того, чтобы погрузить Блэка в это, не столько внушить ему эту идеологию, сколько пропитать специфическими вибрациями. Я не совсем понимаю эту часть, но я знаю, что это как-то связано с тем, кто он такой, и как подобные ему люди впитывают информацию.

Я также знаю, что он борется с ними.

Я знаю, что ему больно бороться.

Однако я больше не знаю, что происходит с ним, не считая того немногого, что он мне говорит, а этого становится все меньше с каждым днём. Я запуталась, что я видела через него, а в чем он действительно сознался с помощью слов. Я запуталась, но я стараюсь видеть его через проблески, видеть людей по ту сторону, дёргающих его за ниточки, пудрящих ему мозги.

Я не вижу, чтобы они вновь насиловали его. Я даже не спрашиваю его, случилось ли это по-настоящему.

И все же многое из увиденного вызывает у меня тошноту.

Я чувствую, что его тоже тошнит от этого.

Некоторое из этого напоминает ему о прошлом, о котором он хотел бы забыть.

В какой-то мере для него это ещё хуже. Он думает, что местные видящие безумны, что с ними что-то не так. Он думает, что Счастливчик отравил их сознания, или же они просто не очень хорошо справляются, будучи отрезанными от собственного вида. Он говорит мне, что в другом мире все не так. Он говорит мне, что там они не все были животными, что некоторые были хорошими.

Он ощущает ужас от увиденного, испытывает отвращение.

«Мири, пожалуйста...– посылает он.
– Пожалуйста... Прости меня...»

Боль усиливается. Оба её вида.

Часть этой боли ощущается старой. Часть - новой.

Я снова вижу проблески его детства - маленький золотоглазый ребёнок, покрытый пылью, кровью и потом, босиком стоит в грязи, сверлит охранников взглядом, а маленькие челюсти стиснуты в знак неповиновения.

Земляной пол. Колючая проволока. Заборы под напряжением. Белёные стены.

Я вижу, как там ему тоже причиняют ему боль.

Кажется, куда бы я ни взглянула, везде вижу, как люди причиняют ему боль.

Бл*дь, это невыносимо.

После того, как я поговорила с Ником и Энджел, вещи стали развиваться намного быстрее.

Настолько быстро, что у меня не было времени дважды обдумывать свои действия - по крайней мере, не больше того, что я уже обдумала. Как только я втянула своих друзей в то, чем занималась, часики над головой затикали намного громче. Я знала, Ник это слышал. Вероятно, Энджел тоже слышала это.

Они понимали необходимость двигаться быстро. Ник, вероятно, понимал это ещё лучше меня, хотя не стал утруждаться и читать мне лекции о последствиях.

Я чувствовала смятение в мотивах Ника.

Я знала, что Ник испытывает смешанные чувства относительно помощи Блэку.

С другой стороны, он уловил намного больше, чем я рассказала

им в стольких словах, даже в тот первый вечер. Казалось, он определённо знал, что есть нечто большее.

Он не ошибался.

Я крайне тщательно обдумала то, сколько им рассказать, задолго до того как пригласила Ника и Энджел в тот бар. В отношении меня все было просто - это моя история, и я все равно периодически подумывала рассказать Нику и Энджел о своих способностях с тех пор, как они арестовали меня в прошлом году. Они мои друзья, в конце концов. Какая-то часть меня даже задавалась вопросом, не затянула ли я с раскрытием правды.

Об остальном мне приходилось думать куда более тщательно.

В конце концов, я ничего не сказала им о расах-пришельцах и межпространственных порталах.

Я упомянула, что в деле замешан идеологический фанатизм, тема с «превосходящей расой», типовая риторика и мистические религии.

Однако в основном я сосредоточилась на том, как группа Счастливчика имела бывшую советскую направленность.

Я знала, что эта концепция будет им знакома - Нику особенно.

Я даже намекнула, что эта тема с экстрасенсами может происходить из экспериментов, которые Советский Союз проводил во время Холодной Войны. Давно ходили разговоры, что в период после Второй Мировой Войны Кремль основал какие-то странные эксперименты с генетикой и контролем разума - включая как раз попытки натренировать группу экстрасенсов для осуществления наблюдения за Соединёнными Штатами.

Секретные операции изобиловали такого рода слухами, ещё когда я была там. Существовали свои конспирологические теории, как и везде - возможно, даже больше, чем где-либо ещё.

Некоторые говорили, что у русских в армии был высокопоставленный начальник, который помешался на метафизике. Некоторые говорили, что эти идеи позаимствованы у самого Гитлера, о чьей склонности к оккультизму давно ходили слухи. Я слышала кое-какие безумные истории о нацистах в Афганистане, включая то, что Гитлер пытался обучить элитный отряд «воинов сна», которые смогли бы преследовать мировых лидеров во сне, в основном нацелившись на Черчилля и других врагов Германии в войне.

Я не уточняла в разговоре с Ником, что группа, эксплуатирующая Блэка, имеет связи с этими вещами.

Но я называла их «культом» и упомянула, что многие из них, возможно, были бывшими КГБ-шниками.

Я также сказала, что они помешаны на людях, которые имеют «необычные способности». Я сказала им, что мы с Блэком попали в поле их зрения в основном благодаря Йену, который был их членом.

Некоторое из этого довольно сильно искажало правду.

Некоторые вещи - например, про Йена - граничили с откровенной ложью. Мне нужно было дать Нику достаточно информации, чтобы он знал, с чем мы имеем дело, однако не раскрывать, что Блэк принадлежит к другому виду. Отчасти дело было в том, что его нужно было убедить в существовании экстрасенсорных способностей.

Была и другая, более расчётливая причина.

Поскольку я привязала своё «признание» к давно обсуждаемой теории заговора, Ник будет испытывать меньший соблазн поговорить об этом со своими армейскими приятелями - по крайней мере, пока не будет иметь твёрдых улик. Ник знал, насколько безумно это прозвучит для них. Связи с КГБ заставляли все это звучать ещё безумнее, по крайней мере, без твёрдых доказательств.

Я хотела убедиться, что Ник все равно этого не сделает - хотя бы не поговорив со мной - но я не могла рисковать. Учитывая его отношение к Блэку.