Черное танго

Дефорж Режин

Каждый день Леа поджидала на пороге почтальона, но время шло, а от Франсуа не было никаких известий. Наконец, как-то утром ей вручили помятый конверт с множеством марок и штемпелей. Письмо было отправлено из Аргентины три месяца назад.

Леа бегом спустилась к террасе и, усевшись на металлическую скамью, на которой любил по вечерам отдыхать отец, нетерпеливо разорвала конверт.

«Буэнос-Айрес, 6 марта 1946 года.

Мой нежный ангел!

Нам, видно, предначертано постоянно разлучаться вместо того, чтобы спокойно предаваться любви. После твоего отъезда из Нюрнберга я надеялся вскоре также прибыть в Париж. Но накануне отъезда французское правительство отправило меня в Москву, откуда я тебе неоднократно писал, хотя и был уверен, что ни одно из писем до тебя

не дойдет, поскольку советским товарищам повсюду мерещатся шпионы. Конечно, можно было прибегнуть к услугам дипломатической почты, но мне неприятно пользоваться ею для любовной переписки. «Почему?» — спросишь ты (а ты ведь действительно задаешь такой вопрос, не так ли?). Потому что мне всегда претило смешивать мои профессиональные занятия с личной жизнью. Оказавшись проездом на 24 часа в Париже по пути из Советского Союза, я помчался к Лауре на улицу Грегуар-де-Тур. Она мне сообщила, что ты — больная и в состоянии глубокой депрессии — только что уехала в Монтийяк. Я безумно волновался и пытался дозвониться до тебя, но линия была постоянно занята. На следующий день рано утром мне пришлось уехать в Берлин, так и не поговорив с тобой. Позднее, когда я увиделся с Сарой, и она рассказала мне то, о чем ты хорошо знаешь, я понял причину твоего тяжелого состояния. Я круто обошелся тогда с Сарой, обвинив ее в намерении переложить на тебя часть своих переживаний. Но как бы там ни было, эта женщина, к которой я отношусь с большой нежностью, вынесла такое, что строго судить ее абсолютно невозможно. Я понял, что ее рассказ был причиной твоего болезненного состояния и стремления избегать ее: ты ведь отказывалась отвечать на ее неоднократные телефонные звонки. Мне все это понятно. В тебе говорила твоя могучая жизненная сила, побуждавшая тебя смотреть на вещи прямо и избегать всего, что может тебе повредить. Однако в случае с Сарой тебе следовало бы сделать над собой усилие. Она, как и я, с пониманием отнеслась к твоей первоначальной, спонтанной реакции, но ни она, ни я не сможем тебя понять, если в дальнейшем твое отношение к ней останется неизменным. Подумай спокойно. Уверен, что ты со мной согласишься. После Берлина я побывал еще в Риме, Лондоне и Каире, где мне довелось сопровождать генерала Леклерка на борту «Сенегала». Наконец я приехал в Буэнос-Айрес, откуда надеюсь на будущей неделе выбраться. Я рад, что ты в Монтийяке. Наверное, восстановление дома уже закончилось. Все ли тебе там нравится? Если что-то не так, не стесняйся обращаться к архитектору.

Девочка моя, мне так тебя недостает! Так хочется бросить якорь где-нибудь подле тебя, любить тебя, восхищаться твоей любовью к жизни. В тебе, Леа, кроется огромная любовь к жизни. Помни об этом всегда. И остерегайся злых и скучных людей.

Любящий тебя Франсуа».

Ее руки, державшие письмо, медленно опустились на колени. Она слышала, как громко стучит в груди сердце. Только что прочитанные слова звучали в голове. Почему его не было здесь, рядом? Почему она прочла, а не услышала их от него самого? Она вдруг почувствовала страшную усталость. Где он теперь? Что кроется за этими его Поездками? Когда, наконец, он вернется?

8

Среди друзей Лауры двое или трое считали, что ее разочарование было скорее напускным, кое-кто был убежден в обратном, большинство же вообще не задавалось подобными вопросами, будучи целиком поглощено черным рынком, коммерцией и развлечениями.

В ней мало что осталось от простодушной провинциалки, восхищавшейся маршалом Петеном, а потом увлекшейся молодым полицаем Морисом Фьо, который оказался виновным в смерти Камиллы. Ее знакомство со стилягами из квартала Сен-Жермен-де-Пре и группой молодых спекулянтов с черного рынка превратило ее во вполне самостоятельную женщину. Ей не было равных в умении найти выгодный обмен (сливочное масло на табак, книги на обувь, пластинки с записями американского джаза, на мыло), а также в перепродаже дефицитных продуктов тем, у кого водились деньги. Деньги стали главной целью ее жизни. Имея деньги, можно было приобрести продукты, одежду, удовольствия, друзей. С деньгами можно было позабыть о страхе и быть свободной.

Первое время на нее еще действовали укоры тети Альбертины, и она говорила себе, что ее теперешняя деятельность наверняка огорчила бы покойных родителей. Но вскоре и тетки, и сестры без особых возражений стали принимать от нее «ниспосланную Провидением продовольственную помощь». С тех пор любой упрек по поводу ее нелегальных торговых операций только раздражал Лауру и заставлял пожимать плечами. Уж кто бы говорил, но только не те, кто проиграл войну, четыре года молчал, сотрудничал с оккупантами, выдавал врагу соседей-евреев или участников Сопротивления, не те, кто сначала кричал «ура!» Петену, а потом де Голлю, брил наголо женщин, бросал в колодцы как подлинных, так и мнимых предателей,

и кто теперь кидается в объятия американцев!

Двадцатилетние юноши и девушки не желали иметь ничего общего со старшим, чужим для них поколением. Они отвергали тех, кого называли взрослыми, потому что им было стыдно за них. Конечно, среди них были и герои, но они либо погибли, либо пребывали в таком жалком состоянии, что хотелось отвести от них глаза и не замечать. Лаура восхищалась Леа, но считала, что со стороны сестры было величайшей глупостью рисковать жизнью ради страны, которая того не стоила. Теперь, как никогда раньше, надо было торопиться жить, и жить только для себя.

После освобождения концентрационных лагерей появились свидетельства уцелевших узников, фотографии, с готовностью воспроизводимые прессой и изображавшие вереницы людей-призраков, горы иссохших трупов, останки сожженных детей и тела подвергшихся пыткам женщин. На все это было невыносимо смотреть. Какое потрясение пережили парижане, и среди них Лаура и ее друзья, собравшиеся у отеля «Лютеция», чтобы приветствовать первую группу освобожденных узников! Они увидели существа из потустороннего мира, почти невесомые скелеты, одетые в полосатые лохмотья, с потухшими, ничего не выражающими глазами, с беззубыми ртами, искривленными в жалком подобии улыбки. Они ступали осторожно, как бы боясь переломиться на глазах у улыбающихся девушек с букетами цветов в руках, у матерей, с недоверием вглядывавшихся в лица сухоньких старичков, называвших их «мама», у зрелых мужчин, ветеранов первой мировой, со слезами на морщинистых лицах… Одно дело слушать или читать об ужасах, перенесенных этими людьми (журналисты ведь всегда преувеличивают!), и совсем другое — воочию увидеть этих пришельцев с того света, где такие же люди, как и они — и в этом был весь ужас происшедшего, — с неумолимой последовательностью старались убить не только тела и души, но и само понятие человечности.

Ясным августовским утром 1945 года атомная бомба, сброшенная на Хиросиму, не только превратила в прах десятки тысяч японцев, но убила также всякую надежду на лучшее будущее. Мир потерял разум, человек, в конце концов, изобрел оружие, способное уничтожить не только его самого, но и все сущее на Земле. Если так, то к чему мораль и высокие чувства? Все — сплошная фальшь и ложь! Чтобы выжить, надо быть не просто такими же, как они, но хуже, чем они. Только вот, возможно ли стать еще хуже, чем они?..

Лаура с друзьями проводила все вечера в таких заведениях, как «Флора», «Монтана», «Бар Вер», «Ле Табу», либо они усаживались где-нибудь на краю тротуара и, покуривая «Лаки страйк» или «Кэмел», обсуждали возникавшие трудности. Их главной заботой теперь было обзавестись собственной — разумеется, американской — машиной, лучше всего с откидным верхом.

В их компании была девушка по имени Клодина, из тех, кого американские солдаты называли «sign language girls» [2] . У нее был любовник — американский чернокожий сержант, который вывозил для нее с армейской базы снабжения в Версале канистры с бензином, а она продавала их с большой для себя выгодой. При помощи языка жестов она дала ему понять, что хочет иметь машину. «No problem», — ответил сержант. С этого дня Клодина и ее приятели не переставали мечтать о ярких, сверкающих металлом «шевроле» и «кадиллаках». В мечтах они видели себя разъезжающими по Елисейским полям и возле Триумфальной арки, с шиком тормозящими на площади перед «Фукет'с» или у «Де-Маго», вызывая зависть у этих олухов-французов, неспособных облапошить таких простачков, как американцы!

2

Не знающие ни слова по-английски; девушки, которых укладывали в постель при помощи жестов (англ.).

Благодаря черному рынку Лаура одевалась и питалась лучше, чем большинство ее сверстниц, пользовалась сверх всякой меры косметикой и бросалась из одного любовного приключения в другое, не находя в быстро рвущихся, обманчивых связях желанного и постоянно ускользающего удовольствия. В результате наступило разочарование. Она судила о себе без снисхождения, но и без излишней строгости. Живя сегодняшним днем, не строя никаких планов на будущее, она не допускала ни малейших поблажек в делах и выглядела то безнадежно разочарованной, то веселой, то заводилой в своем кружке, то тихой и совсем незаметной. В окружении многочисленных приятелей и сотоварищей она считала настоящим другом и достойным доверия человеком одного только Франка. С самой первой встречи они полюбили друг друга, как брат и сестра. Между ними не было и намека на сексуальное влечение — только искренние товарищеские отношения, всегда разделенное друг с другом веселье, согласие, шутки. У них не было секретов друг от друга, каждый знал о другом абсолютно все, знал, что при любых обстоятельствах один всегда встанет на сторону другого. Они и не подозревали, что эта дружба стала смыслом их существования.