Чернокнижник (сборник)
Шрифт:
И вдруг я явственно услыхал, что в толстом животе мертвеца что-то забурчало!
Я дрогнул и быстро опустил свечу к животу: из него на меня глянули оживленные, черные глазки — коринки — и узкая мордочка мыши: она прогрызла труп и в необъятном брюхе устроила гнездо свое.
Страх сразу исчез. Я пощелкал пальцем по чреву монаха — раздался такой звук, как если бы я ударил по картинной пустой коробке. Я поставил свечу на пол и приподнял мертвеца — в своем роде Фальстафа — не только безо всякого усилия, но буквально, как перышко: так иссыхают тела в подземельях!
Я
В нескольких местах — под оконными отверстиями, — стоявшие там мертвецы превратились в груды костей; даже признака лохмотьев одежд не сохранилось — вероятно, тела уничтожила сырость еще в очень давние времена.
Длинный коридор наконец кончился — впереди засерели ступени каменной лестницы, ведшей наверх; свода над частью ее не было, его заменяли доски не то пола, не то плита.
Мы поднялись по ней насколько могли и дружными усилиями спин и рук сдвинули преграду и выбрались в приоткрывшуюся щель.
Сумерки, встретившие нас, показались после полной тьмы подземелья ясным днем. Мы стояли в костеле у бокового алтаря; отодвинутый нами щит был алтарный помост, закрывавший ход вниз.
Обошли мы и осмотрели костел. Он был мрачный, запущенный, но все в нем было на месте: раскрашенные, почернелые статуи, иконы, запрестольные украшения…
Посидели мы на скамье против главного алтаря, обменялись мыслями, послушали тишину… несколько раз мимо нас и под самым сводом черкали воздух летучие мыши…
Мы отправились обратно.
Денщиков наших близ окна видно не было. Мы покричали им, но никто не отзывался: как выяснилось потом, они сладко уснули в траве на солнышке. Выбраться, между тем, без помощи их из подземелья можно было, лишь подтащив и поставив друг на друга пару закрытых гробов; делать это не хотелось и мы принялись палить чем попало, наугад, во двор. Один из наших снарядов — ком земли — угодил в Карася и нас извлекли веревкой на свет Божий.
И как же оценили и поняли всю прелесть и красоту голубого неба, солнца и всякой травки, мы, вернувшиеся с того света!..
Лет двадцать спустя, возвращаясь в Петербург из круговой поездки по Польше, я остановился в Вильне: хотелось подышать воздухом Литвы, повидать старых друзей, посмотреть на милые места, так тесно связанные с моей молодостью…
Поплавы не изменились. Те же сады и частоколы встретили меня; домик Окушко совсем, по самые трубы, утонул в сирени; по-прежнему важно шумели над ним красные сосны. Но самой тетки в уютном домике уже не было — им владела незнакомая мне сестра ее. Дмитревский был на Дальнем Востоке, сестры его повыходили замуж и разахались по разным городам…
Кто возвращается после двадцатилетнего отсутствия, тому знакомых своих лучше всего искать на кладбище!
Прямо из Поплав, по полотну железной дороги, я прошел на тихое, лесистое кладбище, где под громадой-крестом из гранита покоится
Могила названной тети отыскалась неподалеку от него. Положил я на нее последнюю дань свою — пучок нарванных мною же полевых цветов, посидел у невысокого холмика, укрывшего под зеленой шубой эту сердечную и приветливую женщину и через Острую Браму вернулся в город.
Там меня ждали жена и обе дочери: я хотел осмотреть с ними знаменитую когда-то «бывшую» коллегию отцов-иезуитов, а главное — подземелья ее, паутиной расходившиеся в разных направлениях под городом.
Описывать коллегию не стану; упомяну лишь, что несколько громадных комнат в ней были от стены к стене, вплотную заполнены уложенными прямо на пол, как кирпичи, всевозможными старинными книгами; высота этих штабелей доходила мне до плеч.
Это были библиотеки, взятые из монастырей и конфискованные у магнатов во время восстания. Пыль покрывала их на добрый вершок…
Спуск в подземелья должен был состояться в костеле.
Его заперли; несколько человек рабочих отодвинули справа за колоннами помост одного из алтарей, и открылось черное отверстие схода; вниз вела каменная лестница, — все было так же, как в костел над Поплавами.
Нас сопровождали ксендз и закристиан, несший зажженную керосиновую лампу; все мы запаслись свечами, рабочие взяли ломы.
— Давно уже сюда не ходили!.. — сказал словоохотливый ксендз. — Около полувека!
Он пояснил, что по их старинному плану подземелья идут в три яруса; по его словам, в дни восстания, по приказу Муравьева, в них был произведен обыск, затем они были замурованы: генералу донесли, будто бы в них скрываются повстанцы, а в гробах, наполняющих их, хранится оружие. Я переводил его слова своим спутницам.
Лестница свела нас в чрезвычайно широкий, длинный и очень высокий коридор; своды его опирались на два ряда кирпичных колонн.
Коридор был пуст; только в одном из углов, за колоннами, виднелся небольшой ряд гробов. Крышки на них не заколачивались, и мы приоткрыли некоторые и увидели иссохшиеся тела людей с сохранившимися волосами и платьями. Медные дощечки с надписями поведали нам имена умерших — все это была знать времен императора Александра I.
Дальше, через несколько шагов, на самой середине коридора мы нашли оброненную кем-то в давние годы черную епанчу. Гробов не было и следа.
Я спросил о причине этого у ксендза и тот пояснил, что по тому же приказу Муравьева все гробы были снесены в нижние подземелья, в силу чего верхний ярус оказался «очищенным». Ксендз как-то странно произнес это слово.