Чернокнижник

Смирнов Андрей Владимирович

— Расскажи наконец, как же так вышло, что тебя не словили. Трудно, небось, колдовать в безмагии было, а?

— А я не колдовал, — ответил Уилар. — В моих комнатах лежали три трупа, и два из них принадлежали шээлитам. Я переоделся, круг напротив сердца открыл, так чтоб всем видно было…

— Ну и?.. — В глазах Марты заплескалось веселье.

— Ну а дальше колдунов стал искать. — Уилар сдержанно улыбнулся. — Чем же еще шээлиту заниматься?

— Не узнали?

— Как видишь. — Чернокнижник покачал головой. — Слишком много народу в замок набилось. Те, которые через город пришли, думали, что я из того отряда, который через подземный ход прибыл. Ну а те — наоборот. Рано или поздно они бы, конечно, разобрались, но к тому времени меня в городе уже не было.

— А как из города

выбрался?

— После того как они всех птиц в округе перестреляли, кому-то пришла в голову светлая мысль, что неплохо бы прочесать весь город, потому как некоторые из приглашенных могли туда пробраться. Само собой, в патрулировании я принял живейшее участие. Ну а уж через заставы пройти было совсем нетрудно.

— Погоди-погоди… А пленников ты где взял?

— Ну подумай сама хоть чуть-чуть, — укоризненно покачал головой Уилар. — Я же не один пошел патрулировать!.. Все шээлиты перед этой миссией в Сарейзе получили благословление от самого Гиллиома. Тогда же первосвященник и сказал им, что будто бы Церковь собирается изменить отношение к Яглату и прочим Скельвурам. И не все, кстати, этим были довольны.

Глава 16

Воздух наполнен могильной прохладой Слепой туман стелился с болота, Полночь близка, и опять где-то рядом Вампиры вышли на охоту. «Агата Кристи!»

Обнаженное тело Марты Весфельж завораживало соразмерностью, гладкостью и совершенством своих форм. Это было тело тридцатилетней женщины — томной, сладострастной, жадной до удовольствий. Темноту рассеивали лишь свечи и отблески огня, еще томившегося в печи. На кожу Марты ложились рыжие блики…

Уилар смотрел на нее, но она не ощущала его взгляда — казалось, он смотрит не на, а сквозь нее. Марта сложила одежду и легла рядом.

— Твои мысли где-то далеко, — сказала она. Она не могла узнать, о чем он думает.

Чернокнижник ответил не сразу.

— Я думаю о том мальчишке, который когда-то жил здесь. Мальчишке, который изнывал от желания по высокой девчонке с длинной черной косой… Где теперь все это?

Что-то неуловимо изменилось в Марте. Ее пышное тело будто бы враз похудело, грудь стала меньше и острее, мягкая линия плеч приобрела какую-то девичью угловатость, волосы почернели и удлинились… Изменился даже женский запах, исходивший от нее.

Уилар покачал головой.

— Этого уже не вернуть, — сказал он. — Мы слишком изменились. Сорок лет тому назад я многое отдал бы за то, чтобы обладать тобой, сейчас же я обнимаю тебя, и… не чувствую ничего. Дело не в возрасте. Не в возрасте тел… Состарились наши души… Нет, Марта, не нужно волшебства. Твои чары могут обмануть многих, но не меня. Я смотрю в твои глаза и вижу в них ту же пустоту, которая живет и во мне. Мы убили свои страсти, чтобы выжить в мире волшебства, и те наивные, страстные, глупые дети, которыми мы были когда-то, остались только в наших воспоминаниях.

Марта долго смотрела на него, и ее взгляд — влекущая тайна и тьма — казался совершенной противоположностью ледяной пустоте в глазах Уилара. Волшебство имеет свои, иррациональные законы: Марта знала — каким-то внутренним, тайным веденьем, — что будет, если в эту ночь Уилар овладеет ею. Она выпьет его тэнгам, привяжет его, поглотит его Дар. Может быть, какая-то часть силы и останется с ним, но он уже никогда не станет тем, кем был и кем мог бы стать. Он станет всего лишь человеком, с которым она провела ночь — как проводила со многими другими, силу которых забирала себе — и, как и они, будет ей более не интересен. По-своему ей нравился Уилар, влекла его смертоносная сила, но вся ее природа была направлена на то, чтобы заполучить эту силу, и если бы это произошло, Марта тем самым уничтожила бы именно то, что ей нравилось в ее сегодняшнем госте. Но даже если бы она захотела предупредить Уилара, то не смогла бы этого сделать — в таких играх не нарушают правил.

…Понимал ли он, какой ловушки сумел избежать?

Марта полагала, что нет. Мужчины

слишком разумны, слишком упорядочены — даже те из них, кому открыт путь в мир волшебства.

Но — с точки зрения Марты — не имело никакого значения, понимает ли он правила игры или действует вслепую. Его тэнгам оказался достаточно силен для того, чтобы не поддаться на притяжение ее затягивающей, жадной силы. Он проплыл мимо, и Марта вдруг ощутила какое-то полузабытое тепло в груди и еще что-то, похожее на прилив благодарности. Она потеряла добычу, гость завтра уедет, и, как и прежде, их не будет связывать ничего — но она будет знать, что этот гость был не таким, как все. Он не был всего лишь. Он был достаточно силен, чтобы не покориться ее силе… и был одним из тех немногих, кого она еще могла бы полюбить — без корысти… и без надежды.

Она заговорила — без помощи легких, губ и языка. «Мы — это только мы, — сказала она, и Уилару показалось, что он слышит смех — хотя Марта, слегка улыбаясь, по-прежнему не размыкала рта. — Было бы слишком скучно повторять то, что мы делали десятки раз в другое время и с другими людьми. Мы не принадлежим друг другу, и завтра ты уедешь, но до утра еще много времени, и мы можем превратить эту ночь в нечто особенное. Мы можем выйти за пределы того, что мы есть, стать кем-то еще и там, за пределами — может быть, только на одну ночь — вернуть тот восторг, невинность и желание, которые мы когда-то утратили».

Он не спросил Марту — женщину, в лице которой старость, юность и зрелость соединялись в единое целое, существо вне возраста и времени, — о чем она говорит и что предлагает. Их души приникли друг к другу, и знание, для которого не нужно слов, циркулировало между ними, не встречая ни препон, ни препятствий.

«Пойдем», — позвала Марта. Они встали с ложа и, держась за руки, вышли во двор. Холода они не ощутили. Метель уже утихла, царило полнейшее безветрие, прекратился и снегопад. Разбросав снег за воротами, Марта Весфельж охотничьим ножом провела по земле ровную линию. Затем она передала нож Уилару, повернулась, села на корточки и сделала кувырок назад. Уилар продолжил линию, удлинив ее вдвое, после чего воткнул нож в ворота и повторил за Мартой все ее движения. Когда он совершал кувырок, мир закружился, как карусель; а когда он приземлился на все четыре лапы, мир уже был другим.

Черный волк и серебристо-серая волчица неслись по заснеженному полю к дикому, первозданному лесу, где зима, осень, весна и лето царили все вместе, не враждуя друг с другом, как в мире людей. Лес был населен странными животными и птицами, Тайнами и духами, и невидимыми существами, чье дыхание можно было ощутить, но чье присутствие оставалось незамеченным и неуловимым. Волки мчались по лесу, играясь, кусаясь и догоняя друг друга, принимая как должное то, что четырехликий лес в эту ночь обратил к ним свое весеннее лицо. Их кровь кипела, и мир пел вместе с ними. Они были неутомимы и в игре и в любви, но когда наконец они успокоились и, отдыхая, неторопливо бежали вдоль реки, что поднималась из низины и текла вверх по склону горы, из леса вышло огромное черно-серое существо, чьи размытые очертания то выдавали в нем волка, то медведя, то — сотни других зверей и птиц. Любовники не боялись никого в этом лесу; вернее, почти никого — потому что тварь, которая приближалась к ним, была намного сильнее каждого из них. Черный волк молча оскалился, серебристо-серая волчица припала к земле и зарычала. Огромный зверь остановился. Конечно, на самом деле он не был зверем, как никогда не был и человеком. В своем лесу он стерег Тайны и выслеживал неосторожных пришельцев; если бы даже Климединг в обличье зверя вошел в его лес, он бы напал на него и, скорее всего, победил бы. Он и сейчас не сомневался в победе, но волков было двое, и пока он будет расправляться с одним, второй сумеет ранить его. Волк и волчица — слишком опасная неблагодарная добыча, и огромный туманный зверь не стал тратить на них силы. Они отступили, и он позволил им уйти. А они, потеряв его из виду, тут же забыли о нем. Они ничего не боялись и ни о чем не тревожились. Они затеяли любовную игру на поляне, где припорошенные снегом, выраставшие из золотого ковра опавшей листвы, яркие цветы благоухали так, как может благоухать только сама весна.