Чернокнижник
Шрифт:
— Я сегодня взяла в библиотеке. Я тебе говорила.
— Ты что-то прочитала, от чего он исчез. Что?
Вика уставилась в книгу:
— Вот это: «Чернокнижие уб…»
— А… не надо! — я зажал ей рот ладонью. — Ты же не хочешь, чтобы я тоже исчез?
Вика вытаращилась на какую-то точку в стене:
— Ты что, думаешь, это я?! Ты думаешь,
Голос у Вики осел.
— Эх, Сырбачева… хоть ты и отличница, а дура–дурой. При чём тут ты? Ну прочитала что-то вслух, ну совпало это с чем-то, но ты же понятия не имела что так получится! Короче, я разберусь, не боись.
Сказал так, как будто сам в это поверил. Только почему-то мне казалось, что уже ничто не будет легко и просто. Я поднял с пола книгу и выпал в осадок. То есть, просто потерял все мысли, слова, всякое соображение — и даже время. Я не заметил, как мои друзья ушли. Я осторожно трогал книгу, будто боясь обжечься. Я буквально по миллиметру изучал обложку — кожа, без намёка на буквы — ни автора, ни названия — как будто обложка у планшета. И пожелтевшая первая страница без намёка на слова. И огромные буквы на третей странице:
;;;;; ;;;;;; ;;; ;;;;;;; ;;;;
* * *
В замке повернулся ключ. Я положил книгу на столик и огляделся. Мои друзья убрали осколки вазы и вернули мебель на место.
— Пушкина читаешь? А руки мыл? — папа исчез в ванной, пожурчал, поскрипел, постучал, крякнул и снова возник в гостиной. В нашей семье много шума означает недовольство. Я закрыл книгу и увидел сходство с нашей вечерней Книгой.
— Папа… это не Пушкин.
Он приложил ладонь к моему лбу, открыл книгу и начал листать.
— Боже мой… какая древность… откуда?!
— Я нашёл чёрную книгу.
Я начал рассказывать. И отец всё понимал. Взрослые часто понимают больше, чем нам кажется. Когда я закончил свой рассказ,
— Вот мы и встретились. Здравствуй, Зенодот!
— …Мефодий Маркович? — уточнил я.
— У великого чернокнижника бывает много имён.
— А Пушкин?
— А Пушкин слишком торопился — ему надо было вытаскивать прадеда, держать время. Но он сам, русский мальчик Саша Пушкин, оказался слишком большим узелком на ткани мироздания… слишком много энергии, слишком много мысли, слишком много страсти.
— А я?
— А от тебя я не ожидал. Мне бы и в голову не пришло, что Зенодот может жить на соседней улице. Ты об него обжёгся — и сам загорелся.
— А ты??!
— А я когда-то очень мечтал быть русским мальчиком и жить в Москве, как Пушкин. — Сверкнули в улыбке зубы: — Такая у нас семья, мой мальчик — всего добиваемся. Надо только знать, чего хочешь.
У меня было ощущение, будто я падаю с Луны — валюсь в трубу стремительно и не за что зацепиться — а внизу на Земле мягкая соломка подстелена.
Когда-то мой папка катал меня из комнаты в комнату, умел ржать и игогокать как никакой другой папка в мире. Он читал мне сказки голосами Прекрасных Василис и Бессмертных Кащеев — и радовался, когда я начал читать сам. Он собирался на лыжную базу или на дачу и спрашивал меня, что я буду читать. Он тыкал вилкой в пустую тарелку и читал вслух сказки Шефнера. И мы с мамой ухахатывались над сказками и подкладывали папе котлету. Но я вырос, а папка не изменился. Он даже не заметил, как стал чёрным. Даже не вспомнил, что был белым. Он остался в детстве — так я думал.
И вот со мной рядом оказался мудрый друг, который всё видит, всё замечает — и улыбается мне всё той же улыбкой из моего детства, лукавой и понимающей.
Я вздохнул:
— Сколько раз нужно прочитать Книгу, чтоб Мефодий ожил?