Чернокнижники
Шрифт:
В пять часов я вернулся и пересказал все пройденные другими детьми страницы. Это мгновение было предопределено самим Провидением, оно открыло мне путь для моей дальнейшей карьеры. Преподобный пастор, человек благочестивый, усматривающий во всем указующий перст Божий, пришел в великое изумление и сказал моему отцу и матери, которая все время пребывала в волнении, молясь Всевышнему за благополучный исход, следующее: «Сыну вашему Господь Бог определил иное занятие, а именно — быть поводырем душ человеческих!»
Слезы благоговения и радости застили очи не отцу Иоганна Георга, но пастору. А как же отец? Гордыня? Ну, не без того, конечно. Страх? Разумеется, в глазах его можно было прочесть и страх. Желание возразить? Ну конечно же. Ибо книги, как вторые родители и воспитатели, стоили денег. С одних только сказок Иоганну Георгу не прожить. И теперь, когда ему, доселе хиловатому ребенку, предстояло войти в возраст, когда мальчик стремительно превращается в мужчину, и когда он мог приносить пользу и ему, и своим братьям (поскольку эта фраза прозвучала из уст отца, она все и решила), пастор пожелал вспоить его млеком древних. (Во время этой непродолжительной сцены мать стояла понурившись. Нам доподлинно неизвестно, что она думала. Предположительно, воспринимала происходящее по-своему.
Я поверил моему новому поводырю, оставался у него два года, немного освоил письмо и азы латыни; и 20 сентября 1779 года он привез меня в Лукау в школу к своему единственному сыну Адольфу, в котором я, как выразился его отец, своим прилежанием сумею пробудить любовь к учебе, за что мне были предоставлены бесплатный стол и крыша над головой. Мой отец проводил меня и за 12 грошей купил для меня Библию, и по сей день самый дорогой для меня подарок.
Он врезает тексты в мозговые извилины и открывает для себя обаяние задач на тройное правило
Все индейцы носят косички. Кант был индейцем. Следовательно, Кант носил косичку.
Совсем как опытные секретарши, которые могут одновременно и печатать, и обсуждать с подружкой последний психологический тест из «Бригитты» (в каждом номере «Бригитты» представлен очередной психологический тест, все секретарши читают «Бригитту», значит, все секретарши прочитывают и психологические тесты или, как повелось с недавних пор, все секретарши рассуждают на литературные темы; вероятно, можно говорить о «романе для секретарш», но с этим не ко мне), так и Райнхольд мог одновременно и читать, и разговаривать по телефону с матерью, я знал, что делал, когда ушел, он, который читал не отрываясь и карточку за карточкой заполнял картотеку, нет, мама, я не распыляюсь, все взаимосвязано, каждая книга — лишь ступенька к другой книге, и если чего-то не успеешь, то потом уже не нагнать, тут он собрался взяться за небольшой, только что прикупленный томик, за, согласно названию на переплете, «Занимательную и поучительную жизнь Иоганна Георга Тиниуса», нет, мама, меня не задевает, если ты в конце месяца тайком присылаешь мне чек на небольшую суммочку денежек, при этом он будто врезал себе ножом в мозговые извилины фрагменты текста, вызревавшие к следующему дню в целые фразы, хоть на бумагу перекладывай, нет, вообще-то ему ни к чему была вся эта картотека, его извилины были такими невероятно податливыми, и каждая фраза, которую он вводил в память, будто давая клятву вечной верности, надолго там сохранялась (Фальк Райнхольд что-то там врезает в извилину, влюбленные врезают что-то в извилины, Фальк Райнхольд — влюбленный), отнюдь, мама, если я скажу отцу об этом, как ты выражаешься, ноже в спину семьи, уже названия городов и деревень Нидерлаузица в первых фразах вызвали в его памяти последнюю поездку с отцом в Франкенхаус взглянуть на произведения тамошних художников-баталистов, что привело его к душевной анемии, книги, мама, я покупаю на них книги, книги, книги, трогательный образ пастора, вышедшего чуть ли не из самых низов, да нет же, мама, я как раз гуляю, я люблю пройтись и часто бываю в Швабинге посмотреть, чем торгуют на книжных развалах, но потом и сдержанность, недоверие отвыкшего от чтения человека, свое имя «Тиниус» он вздумал соотнести с древними римлянами, да еще со знаменитыми, в высшей степени претенциозная идея, он даже откопал какое-то там генеалогическое древо, во всем в этом масса проколов, мама, и раньше, когда я слишком долго гулял, они тоже досаждали мне (Тиниус и знаменитый Руфус Тиниус, Тиниус и Иисус — это же вульгарная логика: Иисус до двенадцати лет не ходил в школу, Тиниус до двенадцати лет не ходил в школу, выходит, Тиниус — Иисус? Что и требовалось доказать?! Коллегия логиков Саксонии?), что за сильный, целеустремленный человек, наш современник, тебе отлично известно, что для меня вся эта современная дребедень — дребедень и есть, и если я по воскресеньям не хожу куда-нибудь пообедать, а готовлю сам на скорую руку, а на сэкономленные деньги покупаю книги, и правда, текст нужно смотреть против света, отследить тромбоз в словах, развенчивать намерения пойти по накатанной дорожке, не беспокойся, мама, в долги я пока что не залезаю, пока что без них обхожусь, текст больше умалчивает, нежели высказывает, в изломах и переходах краткой биографии, мама, поверь мне, я никаких проблем от тебя не скрываю, у меня все хорошо, даже очень, феноменальная память, следует отдать ему должное, пять страниц катехизиса без запинки, это было чем-то из ряда вон выходящим, но тут что-то не так, ты совершенно права, моя страсть к книгам на нынешний день на самом деле нечто из ряда вон, но, мама, будь довольна, что я не торчу целыми днями за этими дурацкими компьютерными играми, или, может, мне загнать все свои книги, а на вырученные деньги купить небольшой такой компьютерчик, в который без труда можно всадить целую библиотеку, ты что же, этого хочешь, и потом достоверность всего, что изложено в послесловии, и склад этих хрупких рисунков, мой голос звучит серьезно, нет, мама, к тебе это отношения не имеет, это совсем по другому поводу, вот куда заводит страсть к книгам, убийство, ему следовало быть добрее к матери, да нет, конечно же, мама, можешь звонить и почаще, ты же знаешь, мне нравится флегматичная страстность твоей дикции (комплимент более чем сомнительный, слишком уж по-книжному звучит), Тиниус собрал 60 000 книг, они заняли бы, если исходить из цифры в 25 книг на метр полки, 60 000: 25 = 2400, при средней высоте полки в 220 см и высоте полок в 30 см, тридцать, мама, когда мне стукнет тридцать, я наверняка закончу университет, несомненно, закончу, а тебе будет всего семьдесят один, ты еще будешь не старая, нет-нет, правда, мама, ты в семьдесят один год будешь выглядеть дай Бог каждому, это точно, при твоей-то фигуре, значит, 30, если брать 7 полок, то 7 х 25 = 175 книг на метр площади стен помещения, надо еще поделить на 2400, нет, конечно же, наоборот, да, мама, ты права, считать нужно всегда, всегда нужно смотреть, по
1 м = 25 книг
? м = 60 000 книг
60 000: 25 = 2400 м
Старое доброе тройное правило (известное каждому школьнику), тогда, когда ты должна была лечь в больницу, а мне надо было ехать к дедушке, на целых три месяца, и ему вздумалось учить меня всем детским молитвам и алфавиту, а мне ужас как не хотелось, потому что служанка тогда мне сказала: того, кто молится, унесет прочь черный дядька, а когда ты вернулась и отвесила мне единственную в жизни оплеуху, и я через три дня мог проговорить все молитвы, ты об этом забыла, так что уж давай-ка лучше сменим тему, для 60 000 книг требуется 2400 метров полок, если расположить их по 7 штук одна над другой, выйдет 2400: 7 = 343 м, да, мама, мне уже и так недостает места для книг, я вынужден был выдвинуть кровать на середину комнаты, поскольку мне приходится использовать все стены, 343 м при цене 12 марок за 1 квадратный метр (или я неправильно вычисляю?) всего составит 4116 марок квартирной платы без учета коммунальных услуг, да, мама, книги — прекрасная теплоизоляция, причем как зимой, так и летом, жуткая задача, но зато честная, такое, наверное, раз в жизни случается, изгнан, заключен в тюрьму, нет, мама, я, пожалуй, освобожу окна, переделаю их, всего-то убрать пару сантиметров тут и добавить пару там, разумеется, только северное окно, южное я трогать не собираюсь, это я тебе твердо обещаю, что на них стоит, на всех книгах магистра Тиниуса стоит экслибрис, личный знак, сидящая на букве «Т» голубка, вот такая у него была книга, он был уверен в себе, на прошлой неделе я видел в одном антиквариате, если прямо сейчас закончить разговор, еще можно будет поспеть к семинару, мама, к сожалению, к сожалению, я должен заканчивать, подумай обо мне, быть может, эту книгу еще удастся перехватить.
Фальк Райнхольд положил трубку. Фальк Райнхольд вытащил из шкафа куртку. Фальк Райнхольд вышел из комнаты и направился в антиквариат на Адальбертштрассе.
Стромат третий
Как нужно учиться
А нужно ли вообще заучивание наизусть? И есть ли соответствующая метода? Умственная техника? Сначала приведем цитату одного автора, награжденного головной болью вследствие болезненного пристрастия к чтению: «Вжигать, дабы осталось в памяти: лишь то, что не перестает причинять боль, остается в памяти» — таков основной тезис наидревнейшей (к сожалению, и продолжительнейшей) психологии на земле.
Возможно, эта метода и не совсем верна. Один датчанин предлагает положить книгу если не под подушку, то, уж во всяком случае, непосредственно на сердце: «Я не читаю, подобно другим, глазами, а словно кладу книгу на сердце и прочитываю ее глазами сердца».
Эмилю же, такое название носил один французский педагогический проект, вообще не рекомендуют забивать себе мозги этой текстовой мертвечиной и «никогда ничего наизусть не заучивать, даже басни, тем более басни Лафонтена, какими бы безобидными и милыми они ни казались, ибо слова в баснях имеют столь же отдаленное отношение к басням, как и слова истории к самой истории. Какой смысл вбивать в головы несчастных детей перечень знаков, ничего им не говорящих? Когда они познают мир вещей, разве одновременно с этим они не познают и сами знаки? К чему доставлять им лишние проблемы, учить одно и то же дважды?» А вот читать Эмилю, напротив, не возбранялось, в особенности Книгу Природы, «из которой он безо всяких сбоев постоянно будет обогащать свою память в ожидании времени, когда сила его суждений найдет применение».
Скептически настроен и кёнигсбергский ученый: «Искусства запоминания (ars mnemonica) как общего учения не существует. К специальным приемам запоминания относятся стихотворные изречения (versus memoriales), так как ритм содержит в себе правильный размер, что приносит большую пользу механизму памяти. Нельзя пренебрежительно отзываться о лицах с феноменальной памятью, например, о Пикоделла Мирандола, Скалигере, Анджело Полициапо, Мальябекки и т. д., о полигисторах, которые хранили в своей голове груз книг на сто верблюдов как материалы для наук; эти люди, быть может, не обладали способностью суждения, необходимой для того, чтобы уметь отбирать все эти познания ради целесообразного применения их; но достаточная заслуга уже то, что собрано много сырого материала, хотя потом должны быть присовокуплены другие умы для обработки этого материала с помощью способности суждения (tantum scimus, quantum memoria tenemus)».
Таким образом, главное — сила суждения. И никакая, даже безукоризненная память ничего дать не может. Позаимствованная у одного писателя история Иренео Фунеса, который, упав однажды с лошади, обзавелся феноменальной памятью, похоже, лишь подтверждает этот тезис: «Он помнил форму облаков в южной части неба на рассвете 30 апреля 1882 года, и он мог сравнить их по памяти и с искусным узором кожаного переплета книги, который он видел только раз, и с воспоминаниями об очертаниях брызг, которые поднял гребец в Рио-Негро во время битвы Квебрахо. Эти воспоминания не были простыми: каждый зрительный образ был связан с мускульными ощущениями, тепловыми ощущениями и т. д. Он мог восстановить все свои мечты и фантазии. Дважды или трижды он воссоздал целый день. Он сказал мне: во мне одном больше воспоминаний, чем во всех людях с начала сотворения мира. И снова: мои мечты подобны твоему бодрствованию. Край классной доски, прямоугольный треугольник, ромб — это формы, которые мы можем представить целиком; Иренео мог также целиком представить и буйную гриву жеребца, и стадо скота в ущелье, и постоянно меняющееся пламя или бесчисленное множество ликов умершего, которые встают перед нами в течение затянувшихся поминок…
Без усилий он выучил английский, французский, португальский, латинский. Тем не менее я полагаю, что у него не было особенных способностей к мышлению. Думать — значит забыть различия, уметь обобщать, резюмировать. В чрезмерно насыщенном мире Фунеса не было ничего, кроме подробностей, почти соприкасающихся подробностей…
Он казался монументальным, как изделие из бронзы, более древним, чем Египет, предшественником пророчеств и пирамид. Мне пришло на ум, что каждое из моих слов (каждый из моих жестов) будет жить в его неумолимой памяти; я был парализован страхом умножения излишних жестов.