Шрифт:
Существуют в мире нашем бренном, в углах пыльных, Божьим светом не озарённых, создания мерзкие, охочие до душ христианских. При всяком случае удобном стараются они завладеть душами и телами рабов Божьих.
Вьют логова твари нечистые в местах проклятых и предаются разгулу в ночи волчьи, осенние, когда зацветает Ведьмин цветок…
Из книги «Бич тьмы» клирика Белозара, непримиримого ревнителя веры
– На живот! На живот старайся лечь, Прокоп! – хрипло выкрикнул Герман, протягивая руку утопающему.
– Не могу, барин! Мочи нет! –
– Всеволод, да что же вы стоите? – негодующе воскликнул Герман, метнув сверкающий взгляд на третьего из компании. – Найдите какую-нибудь палку.
Всеволод, помедлив, неспеша подошёл к сухому дереву и, с легкостью отломав длинный сук толщиною с крестьянскую руку, вернулся к месту разыгравшейся трагедии.
Прокоп уже скрылся по горло в болоте, когда Герман протянул ему спасительную ветку. Утопающий схватился за неё дрожащими руками и спустя несколько мгновений был вызволен из страшного плена трясины.
Крестясь, он отполз от смертельного омута и, стряхивая с себя бурые водоросли да жирных пиявок, забормотал:
– Барины, отпустите до хаты! Место проклятое, верно толкую вам! Я ведь всего лишь крестьянин! Мужик чернотопский.
– Ты не просто мужик! – возразил Герман. – На тебя возложена великая миссия по поиску знатного нотариуса Ставропольской губернии Нестора Неглицкого. И потом, – примирительно продолжил он, заботливо убирая пиявку, присосавшуюся к шее крестьянина, – ты наш проводник. Как мы найдем дорогу обратно?
– Полно вам, Герман, – вмешался третий, – вы хоть и знатный сыщик, но дело гиблое. Никто не выходил живым из Чернотопской трясины. Верно, нотариус наш кормит пиявок на дне.
Он медленно обвёл тяжелым взглядом просторы черно-бурого болота, подёрнутые зеленой дымкой зловонных испарений.
– Верно, верно барин толкует, – затараторил крестьянин. – Все, кто без проводника в особняк к старой Марфе хаживали, все сгинули!
– Даже старый извозчик в трактире за два золотых отказался везти нас в эту глушь, – критично заметил Всеволод. – Болото после дождей разлилось.
Герман помолчал, бросив оценивающий взгляд на Прокопа, напоминающего водяного из местного фольклора, потом на багровый диск солнца, садящегося за лиловые холмы, достал записную книжку и начал делать какие-то заметки.
– Идём в особняк, господа, – наконец сказал он. – Ночью все кошки серы.
Спустя час все трое сидели у потрескивающего камина. Герман, как всегда, делал какие-то пометки в своей записной книжке, Всеволод молча, словно загипнотизированный, смотрел на играющие всполохи огня в камине, а Прокоп потягивал дорогой коньяк, выданный ему сыщиком «для лечебных целей». Он сменил грязную, пропитанную болотной тиной одежду на дорогой шелковый халат, найденный в недрах особняка, и, качаясь в кресле-качалке, охмелевший, свысока посматривал на господ. Ни дать ни взять – аристократ!
– Итак, господа, – нарушил гробовую тишину сыщик, – я не имею никакого желания тратить ваше драгоценное время и задерживать вас в этом удалённом от цивилизации месте. Чем быстрее мы проясним ситуацию, тем быстрее попадём домой. Я вынужден ещё раз опросить вас и зафиксировать ваши показания. Всеволод, кем приходился вам пропавший нотариус?
– Никем, – Всеволод
– То есть до этого вы не были знакомы с господином Неглицким?
– Я был наслышан о нём со слов его тетушки Марфы.
– И что это были за слова?
Герман испытующе смотрел на душеприказчика. Это был взгляд холодного профессионала, от которого не скроется ни одно движение души собеседника, ни одна потаённая мысль. Герман пытался уловить какие-либо эмоции на лице душеприказчика, но оно было непроницаемым, даже неживым, как показалось сыщику.
«А эти глаза, – подумал Герман, – они будто не человеческие… У кого я мог видеть такие глаза?.. У козы! Конечно, у козы!» Неприятное чувство овладело сыщиком. Будто послевкусие после сна дурного. Он поймал себя на том, что отвлёкся и слова душеприказчика доносятся до него, словно издалека.
– Вы слушаете? – прервал свою речь Всеволод, вглядываясь в лицо сыщика.
– Да-да, продолжайте.
– Марфа рассказывала, что он, нотариус, много работает, ей не пишет, и она уже не помнит, как он выглядит, – монотонно перечислял душеприказчик. – Не ровен час помрет, его не увидев. Так и случилось…
– А вы кем Марфе приходились? – неожиданно спросил Герман.
– Я заказывал у нее травы для лечения подагры, – после секундного молчания проговорил Всеволод. – Постоянный клиент, так сказать.
– Барин! Барин! – зашептал охмелевший Прокоп. – Я знаю, куды господин нотариус пропал.
Душеприказчик и сыщик изумленно воззрились на него. Убедившись, что добился желаемого внимания, Прокоп тихо начал:
– Его брыга утащила, али поминальная баба! Марфа-то чернокнижницей была!
– Замолчи, холоп! – гневно воскликнул Всеволод, замахнувшись на крестьянина перчаткой.
– Полноте, Всеволод, – невозмутимо произнёс сыщик. – Продолжай, Прокоп.
– Все на селе знали, что дружбу она с нечистым водит, – робко продолжал Прокоп. – Боялись её. Правда, помогала она односельчанам знахарством, когда в духе была. Кобылка у кого захворает, у коровы надой пропадёт, дитятя в горячке забьётся – все к Марфе шли и несли дары ей разные, лишь бы от напасти помогла. А вечерами двери в хаты затворят, ставни закроють, да при тусклом свете лучины перешёптываются, что якшается Марфа с бесами да анчуток прикармливает. А после смерти дух её тут остался, – Прокоп указал на старинные тёмные зеркала, развешанные по гостиной, – привечать нечисть всякую.
Некрас, пахарь, который травы у нее покупал от чахотки, сказывал, что в тоске чёрной Марфа пребывала, а ежели колдунья в тоске помирает, то народится брыга из тоски её. Некрас также слыхал плач бабы поминальной в вотчине, а это верный знак смерти скорой. Верно вам толкую, – разошёлся захмелевший крестьянин. – На селе было дело – справляли поминки по соседке усопшей, она травницей была, а из сеней плач скорбный бабий. Один мужик хотел было пойти глянуть, кто там воет, а старый лесничий сказывает: «Не хаживай, Архип, туды. Это баба поминальная по голубке нашей слёзы льёт…» Не прошло и недели, как все присутствующие на поминках померли.