Черняховского, 4-А
Шрифт:
Ещё из «раритетов» находился здесь поэт Рюрик Ивнев, основавший вместе с Есениным и Мариенгофом школу имажинистов, то есть сторонников в литературе и вообще в искусстве первородства «образа как такового». (Опять же могу только проворчать, что не в состоянии, да и не пытаюсь, хотя знаю — это меня отнюдь не красит, толком отличить это модернистское течение от многочисленных его собратьев по «измам».) И если меня интересовал Рюрик Ивнев, то, в первую очередь, как человек, чьё настоящее имя Михаил Ковалёв, сын русского офицера, сумевший дожить до семидесяти лет и не быть ни арестованным, ни расстрелянным за своё происхождение, мысли или нравственный облик. Как и Шульгин, он отличался правильной русской речью и хорошим воспитанием,
В этом же декабре в Дом приехала — кажется, впервые после возвращения из длительной ссылки — Анастасия Ивановна Цветаева, о ком я упоминал уже в другой своей книге и с кем впоследствии, можно сказать, подружился и даже удостоился быть приглашённым пойти вместе на каток. Была она, как мне думалось, человеком, искренне и без натуги воплощавшим принципы истинной христианской веры — во всяком случае, в том, что говорил Христос о врагах: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают».
А писатель Юрий Домбровский, с кем я чуть позднее познакомился там же, кто провёл в общей сложности на «сталинских курортах» почти четверть века — в тюрьмах, лагерях, ссылках, излагал своё мнение о происходившем с ним, и с миллионами других, несколько иначе: один из сборников его стихов назывался «Меня убить хотели эти суки…»
Нет, не думайте, были там всё-таки, помимо Раисы Абелевны, меня и Джульбарса, ещё несколько существ, не прошедших сквозь Сциллу и Харибду тюрем и лагерей, — к ним относились молодой черноволосый остряк и тот, без признаков шеи, кого я называл Генитальевым и после визита которого полчаса драил пол у себя в комнате, а также скромный неразговорчивый поэт Борис Шаховской и, наконец, та, на ком время от времени отдыхал мой глаз и чьё имя было Арина. С ней мы вскоре начали гулять по улицам посёлка, ходить на лыжах через Минское шоссе в лес, туда, где стояла за оградой какая-то воинская часть, чьи машины рычали в лесу, и у нас родилась фраза, которая мне почему-то страшно понравилась: «бродят транспортёры, бронетранспортёры». Нравилась мне и Арина, чья застенчивость долгое время не позволяла ей называть меня по имени, но, к счастью, не мешала о многом говорить — не только о морфологии и литературе, но даже о жизни.
Арина немного рассказывала о себе, и я приходил к выводу — хотя, быть может, ошибался, — что существование её довольно однообразно: они с матерью просто «зациклены» друг на друге, и, невзирая на то, что такое состояние обеим не в тягость, оно, как-никак, накладывает нечто вроде добровольной епитимьи на каждую из них, если не в виде наказания, то в виде различного рода обязательств — пускай во многом приятных. В общем, это один из тех случаев, мудро решил я со своих эгоистических позиций, когда то, что называется любовью, привязанностью, приносит не только усладу и удовольствие… Но я вовремя обуздал тягу к психологическому анализу, поняв, что не обладаю достаточными для этого знаниями и сведениями, и остановился на одном лишь умозаключении: развитие отношений с человеком подобного типа — задача не из лёгких. И, хотя Арина мне нравилась всё больше, решил не усложнять себе жизнь и, уж во всяком случае, не торопить события.
Тем не менее, прослышав о её близящемся дне рождения, незамедлительно сочинил поздравительное послание в стихах и, кроме того, решил подарить… Но что? Ответ пришёл сам собой…
Ура! В эти дни, в самом начале нового года, вышла из печати моя долгожданная первая книга, и я получил пахнущие типографской краской авторские экземпляры. Правда, издана не лучшим образом: бумага могла быть получше, переплёт поярче, рисунки повыразительней — но, всё равно, это моя собственная книга! И каким тиражом — закачаешься! А какие там рассказы — один лучше другого! С юмором, с лёгкой иронией, с едва ощутимым налётом необходимой дидактики. Сам великий
Меня начали поздравлять, и, чтобы систематизировать этот процесс, мы с Риммой устроили скромную попойку для друзей и знакомых, которых набралось довольно много, и новенькая книга изящно лежала на горлышке одной из водочных бутылок посреди стола. Среди гостей, пока основательно не напился, я легко различал зануду-редактора моей первой книги, ставшего моим близким другом, — Мулю Миримского; был здесь профессионал-читатель Мирон, уже носивший в себе не проявившуюся пока тяжёлую болезнь; был поначалу и недолго трезвый полиглот и запоминатель стихов Игорь Орловский; были Андрей Сергеич Некрасов с очередной женой; Томила и, конечно, Яблочковы; Юлька Даниэль, Ларка… всех не перечислить.
Вечер прошёл отменно. Мы с Риммой остались довольны, Кап тоже: потому что, помимо тайных и запрещённых нами угощений конфетами, официально получил большой кусок обожаемого им мороженого и два солёных огурца, которые любил не меньше. Не омрачило наше торжество и то, что Игорь явно перепил, что в последнее время стало происходить с ним довольно часто (пока вторично не женился); и то, что славный мужик и неплохой грузинский писатель Миша начал «подбивать клинья» к Римме, назначил ей свидание (что мне даже до поры до времени льстило); и то, что Томила (она вообще не пьёт) стала зачем-то гадать Римме по руке и сказанула, что та умрёт в страшных мучениях. За что получила суровую отповедь от Юлькиной жены Ларисы. Я тоже был удивлён и возмущён и потом многие годы вспоминал Томе её дурацкий поступок, а она соглашалась и извинялась чуть не в каждом посвящении на своих книжках, которые нам дарила. (Увы, можно считать, что её предсказание почти сбылось — хотя и спустя несколько десятков лет…)
Возвращаясь к Арине и к её дню рождения, повторю, что преподнёс ей тогда свою первую книгу и стихи, про которые она позднее говорила мне, что их прочла гостившая у них в доме Анна Андреевна Ахматова и выразила своё одобрение.
Честно скажу, что, поскольку я отродясь не мнил себя истинным поэтом, сам факт похвалы мне польстил не намного больше, чем факт приставания красавца Мишки к Римме, который (факт) недвусмысленно подтверждал несомненные женские её достоинства.
А вот и упомянутые стихи:
АРИНЕ
Прекрасное Голицыно,
Чудесные деньки…
Здесь крепла коалиция
Морфемы и строки.
Без имени, без отчества
Я счастлив был вполне…
Но бремя одиночества
Легло на плечи мне.
Увязнув по колено, я
Один бреду в снегу,
А надо мной Вселенная
Мерцает на бегу;
Созвездье Ориона в ней,
Полярная звезда…
Хочу, чтоб «Родионовна»
Светила мне всегда!
И без предупреждения —
Лихим «вив ле руа!»
[3]
—
Поздравлю с днём рождения
Аришу, Ару, А..!
* * *