Черные бурки
Шрифт:
Весь последний день и всю последнюю ночь пребывания парашютиста на Малой земле расчищали посадочную площадку для «уточки». Нелегкая это была задача; не будь чрезвычайных обстоятельств, сочли бы невыполнимой, но тут такое дело: десантник, герой двух войн — Финской и этой, Отечественной. Артюхин мобилизовал крестьян, поднял на ноги всех, кого мог. Всех вооружил пилами, лопатами, ломами. Старики, женщины, дети и те, утопая в сугробах, пришли из соседней, недавно оставленной немцами деревни. То здесь, то там слышался совсем сдавший
— Поднажмем, братцы! Подналяжем! Надо, очень надо. Бурки слетели у хлопца во время прыжка. Черненькие. Обморозился. Гангрена…
То тут, то там высвечивал изможденные лица людей ярко полыхавший на ветру факел в руке Артюхина.
— Еще разик! Еще! Вот здесь. И тут бы. И тут…
Много лет прошло с тех пор. Очень много. Сыровегин хорошо понимал — бесполезно отыскивать кого-нибудь из тех, кто помог ему тогда выпутаться из беды. И все-таки на что-то надеялся. Где то в глубине души теплилась мысль — а вдруг…
Его давно, как всякого фронтовика, тянуло наведаться в те края, где воевал. И вот приехал. Вы кроил недельку из отпуска. Идет, шагает по той земле. По той самой! Ветер опять свистит в ушах. «Как тогда!» Снег острой мраморной крошкой сечет лицо. «Как тот!»
Протез, глубоко впечатываясь в тропку, поскрипывает на ходу, словно приговаривает: «Так, так, Сыровегин. Так, так. Правильно сделал, что приехал. Давай, давай. Трудно шагать? Пустяки! Не встретишь никого? Не встретишь, факт. Ну и что ж? А душеньку отведешь. Отвел уже. Это тоже факт, и какой! А еще бы сосну ту сыскать, земляночку ту, и можно домой…»
Вот знакомый, вроде бы, лес — вековые деревья ракетами нацелены вверх. На каком из них завис тогда Сыровегин? Глаз жадно бежит по укрытым снегом вершинам. А тропа, как поводырь, влечет все дальше и дальше. Вот уже несколько часов, как сошел Сыровегин с поезда, а места, которыми проходит, и те, вроде бы, и не те. «Неужели промазал? Да нет, не должно, парашютист или не парашютист ты, в конце концов? Ну! Ищи. Вон еще один лес — давай туда…»
Пройдя еще через один частый строй лесных великанов, Сыровегин неожиданно оказался на проселке, потом проселок свернул на шоссе — расчищенное, укатанное, прямое как стрела. Он оглянулся, чтобы мысленно прикинуть расстояние, которое отмерил от станции, и шарахнулся в сторону — на полной скорости его обгоняла полуторка. Отчаянно взвизгнули тормоза. Шумно распахнулась зеленая дверца, на асфальт спрыгнул водитель, веселый парень с голубыми глазами.
— Ты далеко, отец, ковыляешь?
— Я не ковыляю, а иду, — спокойно ответил Сыровегин.
— Далеко, я спрашиваю?
— Честно сказать тебе, сам не знаю…
— Тогда нам по пути! — неожиданно выпалил па рень. — Садись!
— Как это? — не понял Сыровегин.
— Садись, говорят тебе! Сын у меня сегодня родился. Час назад! Я от счастья на седьмом небе, качу
Сыровегин не заметил, как очутился в кабине рядом с водителем. Обе дверцы захлопнулись одновременно.
— Так куда же тебе? — еще раз спросил голубоглазый.
Сыровегин еще раз ответил:
— Ей-богу, не ведаю.
— Никогда не возил таких пассажиров! — пожав плечами, недоуменно воскликнул шофер.
— Никогда не ездил с такими водителями, — в тон ему ответил Сыровегин.
Они посмотрели друг на друга и… расхохотались.
Некоторое время ехали молча, действительно куда глядели глаза. Потом шофер, покосившись на негнущуюся ногу неожиданного попутчика, спросил:
— Где это тебя так?
— На Отечественной. Как в песне поется — в лесу прифронтовом. Где-то здесь, между прочим.
Парень встрепенулся:
— Ничего себе «между прочим»! Ты бы так сразу и сказал. Земляки, выходит?
— Я сам нездешний.
Шофер минуту-другую задумчиво гладил баранку, потом сказал решительно и безапелляционно:
— Теперь я знаю, куда нам ехать.
— Куда же? — с интересом спросил Сыровегин.
— Ко мне домой, ясное дело! Ты здесь воевал. У меня матушка тут партизанкой была. Поднимем по чарке за героев войны.
— Я непьющий давно, — вздохнул Сыровегин.
— А я и подавно: за рулем. Но по маленькой можно в такой день, как считаешь? Опять же за сына. Первенец!
— Вот разве что за него! — отшутился Сыровегин. — Как нарекли наследника то?
— Никак еще, но жена приказала нынче решить. Вот я и катаю — думаю. Может, подсобишь? Две головы — целый мозговой трест получается! Одним словом, айда в нашу деревню! Заодно посмотришь, как живем. Мы там такое отгрохали! И клуб, и кино, и ясли, и детсад. Даже родилка теперь своя. Город, можно, сказать. Но зовут все еще деревней, по-старому А я считаю — город, да и только. Увидишь — скажешь, прав я или нет.
— Как же называется твой город?
— Черные Бурки, слышал про такой?
— Как, как?… — вздрогнул Сыровегин и всем корпусом повернулся к водителю. — Может, Чернобурки? Тут я слышал, до войны лис разводили…
— Нет, не Чернобурки, а именно Черные Бурки — отчетливо, по слогам отчеканил шофер.
— В честь чего же это?… — не сводил с него удивленных глаз Сыровегин.
— О, это целая история! Издавна так повелось, с войны самой. Тогда меня еще и в помине не было — матушка и та еще девахой была. Но она то уж все в точности должна знать. Ну так как же? Рванем? Тут рядом совсем.
— Едем! — решительно сказал Сыровегин. — Пусть будет по-твоему.
Шофер весело сдвинул на затылок лохматый треух до отказа нажал на педаль акселератора.
Сыровегин напряженно и жадно вплотную приник к ветровому стеклу, за которым вот вот должна была показаться деревня, от одного названия которой у него захватило дух.