Черные деньги
Шрифт:
Но он врал. Он хранил его все эти годы. Когда я хотела забрать его сегодня утром, он наставил револьвер на меня. Он говорил, что я заслуживаю смерти за то, что говорила грязные слова, когда Джинни это слышала. Она всегда была чиста и прекрасна, говорил он, а я всю жизнь была вонючей лягушкой.
Я сняла ночную рубашку, не знаю точно почему. Я просто хотела, чтобы он видел меня. Он говорил, что мое тело похоже на мужское лицо, длинное, мрачное, с красными глазами, безносое, как у сифилитика, и с глупой, маленькой бородой. — Она разглаживала руками грудь и живот и ниже к центру тела. — Он приказал мне убираться
— Вы сказали, что его нет в колледже?
— Нет. Звонили из деканата и спрашивали, не болен ли он. Я сказала, что болен.
— Он взял с собой револьвер?
— Не знаю. Я не была в кабинете и не намерена туда входить. Он так и останется неприбранным.
Я произвел быстрый обыск в кабинете. Пистолета не было. Я обнаружил в ящике письменного стола около двадцати вариантов первой страницы книги Таппинджера о французском влиянии на Стефена Крейна. Самый последний вариант, над которым Таппинджер работал, когда я пришел к нему в понедельник, лежал сверху на столе.
«Стефен Крейн, — гласило начало, — жил подобно Богу среди сверкающего города своего Разума. Где он обнаружил прототип для своего города? В Афинах, мраморного подобия Запада, или в божественных предначертаниях, завещанных нам Августином в его „Граде Божьем“? Или в Париже, городе искусства? Возможно, он смотрел на тело потаскушки с картины Мане. Возможно, блестящий град его интеллекта был сотворен из созерцания грязного разврата».
Для меня это звучало как тарабарщина. И это свидетельствовало, что Таппинджер сходил с ума, и началось это еще тогда, когда я первый раз пришел к нему.
Помимо бессмысленной рукописи на столе лежал черновик тех пяти вопросов, которые он составил для Мартеля. Ознакомившись с ними так, как они представились Таппинджеру, я понял, что они имеют для него личную значимость. Он использовал их, возможно, бессознательно для общения с теми силами, которые толкали его к самому обрыву: опасная сексуальная связь, лицемерие, чувство вины, боязнь тюрьмы. Человеческая душа, заключенная в железу внутренней секреции.
Если для меня вопросы звучали слишком однобоко, то потому, что это были своего рода ответы, составленные Таппинджером в соответствии с его представлениями и моральным состоянием. Я вспомнил с некоторым удивлением, что ответом на пятый вопрос был Сартр, и подумал, что это было связано с тем спектаклем на студенческом вечере семь лет назад, когда ставилась пьеса Сартра.
Глава 34
Отсутствие револьвера означало, что он у Таппинджера. Я вышел из дома и достал свой пистолет, лежавший в багажнике машины. Поскольку на улице бегали ребятишки, я вошел в дом вставить патроны.
— Вы собираетесь убить его? — спросила Бесс. Она уже начала чувствовать себя вдовой.
— Я не воспользуюсь им, если он меня не заставит. Возможно, я должен буду защищаться.
— Что будет с детьми?
— Это уж вы решите, что делать.
— Почему я должна? — она сказала это голосом маленькой девочки. — Почему это было должно случиться со мной?
«Вы вышли замуж не
— По крайней мере, вы остались живы. За это надо сказать спасибо судьбе.
Она подняла руки в жесте отчаяния, почти угрозы.
— Я не хочу остаться в живых таким образом. Не таким путем.
— Таким тоже можно. Жизнь, которой вы живете, может быть вашей собственной.
Будущее пугало ее.
— Не оставляйте меня наедине с собой.
— Я должен это сделать. Почему бы вам на время не пригласить одного из ваших друзей?
— У нас нет друзей. Они отошли от нас давным-давно.
Она казалась потерянной, лишней в своем собственном доме. Я попытался поцеловать ее на прощание. Это была неудачная мысль. Ее губы не реагировали, тело словно одеревенело.
Мысли о Бесс не покидали меня, тяжелые и горькие, всю дорогу через город к дому Фэблонов. Возможно, где-то в подсознании, где плавают чудовища в холодной темноте, Бесс была даже увлечена этой любовной историей своего мужу.
Джинни была дома, и он находился с ней. Серый «фиат» стоял под дубом. Когда я постучал в переднюю дверь, они ответили сразу оба. У него были красные глаза и бледное лицо. Она дрожала.
— Может быть, вы заставите его замолчать, — сказала она. — Он говорит часами не останавливаясь.
— О чем?
— Я запрещаю тебе говорить. — Голос Таппинджера был хриплым и какой-то неестественный. — Убирайтесь отсюда, — обратился он ко мне.
— Пожалуйста, не уходите, — попросила Джинни. — Я его боюсь. Он признался, что убил Роя и других. Об этом он говорит весь день. Все о причинах, почему он должен был убить Роя. И он выдвигает различные причины. Подобно тому, что Рой наклонился над бассейном, чтобы вымыть свое окровавленное лицо, и ему стало так жалко его, что он столкнул его в бассейн. Чтобы у него была легкая и быстрая смерть. Затем, как у Святого Георгия и дракона: Рой продавал меня Кетчелу, и с этим надо было что-то делать, чтобы остановить сделку. — Она говорила хриплым презрительным тоном.
Таппинджер произнес, отшатываясь от нее:
— Ты не должна издеваться надо мной.
— Это именно издевательством называется, — она повернулась ко мне. — Истинная причина проста. Вы догадались об этом прошлой ночью. Я была беременна от него, и Рой каким-то образом узнал, что Тапс был отцом ребенка.
— Вы заставили меня думать, что это был Питер.
— Я знала, что сказала это. Но я не покрываю больше Тапса.
Он как будто задыхался.
— Джинни, ты не должна так говорить. Кто-нибудь может услышать тебя. Почему бы нам не войти вовнутрь?
— Мне нравится здесь.
Она прислонилась к дверному проему. Он боялся оставить ее. Он должен был слышать, что она могла сказать.
— Что вы делали в Теннисном клубе в ту ночь, профессор? — спросил я.
Его глаза забегали, потом застыли.
— Я прибыл туда по чисто профессиональным причинам. Мисс Фэблон была моей студенткой с февраля. Я консультировал ее, и она мне доверяла.
— Ничего подобного, — сказала она.
Он начал выплескивать поток непрерывных слов, пытаясь найти в них какую-то опору: