Черные холмы
Шрифт:
Роберт Вялый Конь унаследовал светлую кожу матери, карие глаза, стройное телосложение и даже ее длинные ресницы. Но ресницы не придавали лицу Роберта женственного вида. Возможно, в отличие от отца, Роберт родился воином, только тихим. В нем не было ничего от ярости и бешенства Шального Коня. В денверском интернате он некоторое время позволял мальчишкам постарше и посильнее дразнить его за смешное имя и за то, что он полукровка, потом он спокойно предупредил их, а потом — когда задиры продолжали дразниться — Роберт их поколотил. И продолжал колотить, пока они не перестали.
В четырнадцать лет Роберт был уже на четыре дюйма выше отца. Паха Сапа не знал, почему
Преподобный Плашетт переехал в Вайоминг, чтобы быть поближе к своему другу Уильяму Коди в последний год своей жизни. Коди основал там городок, назвал его своим именем и построил в нем несколько отелей — он был уверен, что туристы потекут на прекрасный Запад по недавно открытой ветке Берлингтонской железной дороги. Буффало Билл назвал один из отелей именем своей дочери Ирмы, а дорогу, которую построил из городка Коди до Йеллоустонского парка, — Коди-роуд. Еще одним знаком богатства старого предпринимателя было гигантское ранчо, созданное им на южной развилке Шошон-ривер. Коди перегнал туда весь скот со своих прежних ранчо в Небраске и Южной Дакоте.
Когда Паха Сапа и маленький Роберт в первый раз посетили преподобного де Плашетта и процветающего Коди на его ранчо в 1900 году, во владении Буффало Билла было более тысячи голов скота на более чем семи тысячах акров великолепной пастбищной земли.
Буффало Билл, поседевший, но все еще длинноволосый и сохранивший свою бородку, во время приездов Паха Сапы настаивал на том, чтобы его прежний работник и мальчик жили с ним в большом доме; и в тот второй и последний приезд перед самой смертью преподобного де Плашетта, в день первого снегопада в городке Коди осенью 1900 года, Коди, глядя, как двухлетний мальчик играет с детьми прислуги, сказал:
— Твой сын умнее тебя, Билли.
Паха Сапа не воспринял это как оскорбление. Он и без того уже знал, что у его маленького сына исключительные способности. Он только кивнул.
Буффало Билл рассмеялся.
— Черт побери, я боюсь, что он вырастет даже умнее меня. Ты видел, как он разобрал эту пустую лампу, а потом снова ее собрал? Даже стеклышка не разбил. Да он едва ходить научился, а уже смотри-ка — инженер. Ты где его собираешься учить, Билл?
Это был хороший вопрос. Рейн заставила Паха Сапу поклясться, что Роберт пойдет в хорошую школу, а потом — в колледж или университет где-нибудь на Востоке. Она, конечно, была уверена, что ее отец поможет, — старик в свое время преподавал естественную религию [109] и теологию в Йеле и Гарварде, — но она не приняла в расчет, что ее отец умрет почти сразу же после ее смерти, и к тому же умрет разоренным.
109
Свободное религиозно-философское течение, возникшее в эпоху Просвещения и получившее особенно широкое распространение в Англии.
Школы
Уильям Коди потрепал его по спине, когда они наблюдали за играющими детьми.
— Предоставь это мне, Билли. Моя сестра живет в Денвере, и я знаю, там есть хорошая школа-интернат. Та, которую я имею в виду, принимает мальчиков с девяти лет и готовит их к поступлению в колледж. Наверное, это дорогое удовольствие, но я буду более чем рад…
— У меня есть деньги, мистер Коди. Но я буду вам признателен, если вы замолвите словечко в этой школе. Те школы, что принимают индейских детей, не очень хороши.
Коди посмотрел на четырех малышей, играющих на полу.
— Да кто может сказать, что в Роберте есть индейская кровь? Я бы не смог, а я прожил среди вашего брата больше тридцати лет.
— Но фамилия у него остается — Вялый Конь.
Уильям Коди крякнул.
— Ну, может, он не так уж и умен, как мы думаем, Билли, и ему ни к чему хорошая школа-интернат. А может, в будущем другие люди будут умнее. Либо одно, либо другое — надежда всегда остается.
Роберт не разочаровал отца. Мальчик сам научился читать еще в четыре года. В пять лет он уже читал все книги, какие Паха Сапа мог для него найти. Он каким-то образом выучил лакотский, словно вырос в роду Сердитого Барсука, а к шести годам уже знал и испанский (почти наверняка благодаря мексиканке, ее семье и друзьям, которые приглядывали за ним, пока Паха Сапа работал в шахте). Когда Роберт поехал-таки учиться в денверскую школу-интернат в 1907-м (путешествие в Денвер с Черных холмов в те времена было делом опасным, потому что прямой железнодорожной связи еще не было, но сам мистер Коди довез их по грунтовой дороге из Вайоминга), он уже начал говорить и читать по-немецки и по-французски. Учился он в Денвере легко, хотя начальную школу в Черных холмах посещал редко, а домашним учителем у него был отец.
Роберт ни на день не расставался с отцом до того дня в сентябре 1907 года в Денвере, когда Паха Сапа, глядя в овальное зеркало заднего вида автомобиля мистера Коди, увидел своего сына, который стоял среди незнакомых людей перед зданием красного кирпича с зелеными ставнями; Роберт, казалось, был слишком испуган, или потрясен, или, возможно, слишком погружен в необычную ситуацию, и потому ему не пришло в голову помахать рукой на прощание. Но он писал отцу каждую неделю и в тот год и в последующие (хорошие, длинные, подробные письма), и хотя Паха Сапа знал, что Роберт очень скучал по дому в течение всего первого года (Паха Сапа чувствовал своим нутром и сердцем, как томится по дому мальчик), он ни словом не обмолвился об этом в своих письмах. В январе каждого года они начинали писать друг другу о том, куда им хочется пойти в турпоход летом этого года.
— Ты когда-нибудь привозил сюда маму?
Паха Сапа моргнул, выходя из своего полузабытья.
— На Черные холмы? Конечно.
— Нет, я говорю — сюда. На Шесть Пращуров.
— Не совсем. Мы приезжали на холмы, когда она была беременна тобой, и мы забирались сюда…
Паха Сапа показал на гору, возвышавшуюся на юго-западе.
Роберт, казалось, был удивлен, даже потрясен.
— Харни-пик? Удивительно, что ты брал туда маму… и вообще ходил туда.