Черные камни
Шрифт:
У остановки я спросил Камышовую улицу. Юная девушка подробно по-украински объяснила мне путь. Камышовая улица, и дома на ней почти все с камышовыми крышами. За плетеными изгородями цвели высокие, чуть запыленные мальвы. Стены домов — кирпичные, саманные, деревянные — были, по местному обычаю, обмазаны глиной и чисто выбелены.
Вот и калитка с цифрою пять. Я постучал, позвенел щеколдою. Из раскрытой двери раздалось по-русски:
— Заходите, не заперто!
И навстречу мне вышла высокая, красивая женщина лет уже за шестьдесят. Глаза ее, чистые
— Здравствуйте, Мария Анисимовна!
— Здравствуйте, не знаю, как величать. А откуда вы меня знаете?
— Знаю я вас от дорогого друга моего Федора Варламова. Очень он на вас похож и лицом и глазами.
— Так вы от Феденьки?! Где он? Что с ним случилось — пятый год ни одного письма! А раньше-то письма, хоть по одному в год, но приходили! — И в глазах Марии Анисимовны заметалась тяжелая смертельная тревога и предчувствие: — Что, нету уже моего Феденьки, меньшенького моего родного сыночка?
Я мог бы ничего не говорить. Ответ уже был в моих глазах. Но я никогда раньше подобные вести никому не сообщал. У меня у самого навернулись слезы, и я сказал:
— Нету, нету уже Феденьки нашего дорогого, Мария Анисимовна.
Мария Анисимовна зарыдала, померкла лицом. Но, как бы спохватившись, сказала сквозь слезы:
— Да что ж мы тут стоим-то? Проходите в дом, проходите, пожалуйста.
Я прошел в дом, в просторную белостенную горницу. Как в большинстве сельских русских домов, одну из стен украшала рамка с разными фотографиями под стеклом. На нескольких был Федя. Вот он с капитанскими погонами на плечах, веселый, белозубый, с орденами.
— Вот он, Федя, — сказал я.
— Да, это он, Феденька мой ненаглядный. За стеклом в рамке были также награды: два Георгиевских креста, орден Славы, какие-то медали.
— Это не Федины награды. Кресты — отцовские, моего отца, за первую германскую войну. Раньше они запрещались, а сейчас можно. Орден Славы и медали моего мужа. Он в Воронеже в госпитале умер, товарищ, друг его привез. И еще два сына погибли. От них и наград не осталось. Только похоронки.
В красном углу горела, теплилась лампадка перед иконою Богородицы.
— Давайте сядем, поговорим. Расскажите мне все про Федю, как вы там жили, в хабаровском крае. Как, что случилось с ним. Все рассказывайте.
Девушка лет двадцати накрыла стол белой скатертью («Это внучка моя от старшего сына, Катя»).
— Помянем Феденьку по православному обычаю. И Мария Анисимовна достала из шкафчика и протерла полотенцем бутылку московской водки с зеленой этикеткой и белой сургучной головкой. Катя (не сама, а по приглашению Марии Анисимовны) присела к столу. Выпили, помянули, и я стал рассказывать, как хорошо было нам с Федей в Хабаровском крае, в Магадане. И работа была легкая, и харчи хорошие были Что умер Феденька от сердца. Стоял рядом со мною, схватился вдруг за грудь и умер.
— Слава тебе, господи! Легкая смерть, — сказала Мария
— Есть, конечно. Вот номер могилки. Можно легко найти. — И я написал Федин номер: «А-2-291» и дописал еще: «Бутугычаг».
— А что значит буква "А"?
— Аллея. Аллея вторая.
— Кто ж хоронил-то его?
— Друзья его хоронили, и я тоже.
— А ухаживает ли кто-нибудь за могилками там?
— Конечно. Специальные есть люди и сторож кладбища.
— А травка или цветочки растут там?
— Растут там и трава, и цветы. Маки. Я и березку там посадил. Там березы тоже растут, только чуть меньше наших, но тоже красивые.
— А когда, какого числа и месяца он умер? Число и месяц я назвал правильно, а четыре года жизни прибавил.
— Господи, — всхлипнула она, — и всего-то тридцать семь лет пожил на свете мой Феденька!
Часа два— три рассказывал я о Феде. Потом Мария Анисимовна и Катя проводили меня к автобусу и долго-долго махали мне вслед, пока не скрылись из глаз.
А в вагоне сквозь стук колес все слышались мне слова Марии Анисимовны:
— Спасибо тебе, родимый, за то, что березку посадил!…
Эти слова звучат во мне и поныне.
РУДНИК ИМЕНИ БЕЛОВА
Этот лагерь, это лагерное производство было все в том же Тенькинском управлении Дальстроя.
Ехали мы к нему — ранней осенью 53-го года — несколько часов. Открылась широкая болотистая долина, а по сторонам — сопки, совершенно отличные от бутугычагских. Цветом они были бархатисто-темно-зеленые. А по форме преобладали продольные и плосковатые наверху, на склонах. И по широким разлогам, по распадкам нечастые деревья — лиственницы, развесистые, несколько даже нелепые.
Еще когда подъезжали, стала видна обнаженная, как бы распиленная взрывами сопка. Порода была темно-голубого цвета. И из темно-голубого обрыва выходили рядом две или три штольни. Отвалов не было, руду забирали прямо из вагонеток мощные длинные скипы.
Название породы я забыл, она немного мягче гранита. А золото находилось в мощных кварцевых жилах с наклоном примерно в 45 градусов. Перфораторы, вагонетки, буры разных размеров и забурники — все было, как на Бутугычаге. Было множество штолен, были шахты.
На руднике имени Белова было довольно сносно. Я работал и на подъемных лебедках, и на скреперных, работал и электриком. Сохранилась у меня тетрадь с кинематическими схемами разных лебедок и схемами электрооборудования. Это я конспектировал книгу по электротехнике, присланную мне дядей Васей. Как она мне помогла и как ценна была там! Я окончил на руднике специальные курсы. Очень интересно мне было горное дело.
А скреперная лебедка ЛУ-15, она рвется с платформы, воет, как дикий зверь, п, сидя или — чаще — стоя за ней и нажимая по очереди правый и левый рычаги, чувствуешь себя укротителем, гоняя по забою тяжеленный зубатый ковш — то пустой, то с рудою или породой.