Черные колокола
Шрифт:
— Сегодня — Будапешт, завтра — Варшава, послезавтра — Бухарест, потом какая-нибудь Тирана! «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма»! Ха-ха, хо-хо!
Стефан просунул бронебойное ружье в рваную кирпичную дыру.
— Байтарш, разрешите почесать спину этому призраку крупнокалиберной струей?
— А что скажет Большой Имре?
— Надь только усмехнется в свои кайзеровские усы и скажет: «Молодцы, национальные гвардейцы, правильно меня поняли!»
Стефан делает вид, что целится в головной танк, нажимает на спусковое устройство,
Из своей комнаты выглянула Каталин.
— Где твой кавалер, старушка?
— Не ори! Зачем он тебе?
— Бронебойка испортилась. Рука оружейного мастера требуется.
— Спит рука мастера.
— Самое подходящее время для спанья! Разбуди!
— В такое время только и спать. Сон выключает совесть на холостой ход.
— Совесть? А что это такое? Съедобное или напиток?
— Марсианин ты!
Стефан искренне хохочет. — Почему марсианин?
— Уйди с моих глаз, выродок при галстуке!
— Ну, ты, старуха, замолчи, а не то… — Стефан потянулся к пистолету.
Дьюла перехватил руку начальника штаба.
— Выдерну с корнем, если еще раз замахнешься на мою мать. Слышишь?
Стефан молчит. Киш вытаскивает из кобуры кольт и его дулом поднимает подбородок Стефана.
— Слышишь? С тобой разговаривает член Национального революционного совета профессор Хорват. Отвечай!
— Слышу. Пардон!
Ласло повелительным взмахом руки прогнал от себя начальника штаба, обнял друга и уединился с ним в его кабинете.
— Извини, Дьюла. Думаешь, я ничего не вижу? Издержки революции. Ты должен понять.
— Не понимаю. Не могу понять. Не хочу. Не верю, что можно понять все это. Мы не этого хотели, что вы творите. Это… это…
— Ну, изрекай! Интересно.
— Это попахивает контрреволюцией.
— Ого! Революционер отрекается от революции. Красно-бело-зеленый венгр становится стопроцентным красным. Русские так называют нас, и ты!.. Благодарю, профессор. Не ожидал… Хорошо, что тебя не слышат мои гвардейцы. Смотри не проговорись, на тот свет отправишься.
— Не пугай. Вот что, Ласло! Завтра я пойду в Комитет революционной интеллигенции, в парламент, к Имре Надю, все расскажу. Я не считаю себя членом твоего совета.
— Согласен! Иди к Имре Надю, к своим революционным интеллигентам, иди хоть к черту на рога, рассказывай, жалуйся, а мы будем делать свое дело. Вот так. Договорились!
Киш легко, без всякого сожаления оттолкнул друга. Он уже порядочно надоел ему. Путается в ногах. Пора разлучиться. Не нужен ему этот профессор и как декорация. Можно действовать в открытую. Поддержка со всех сторон обеспечена. Теперь Карой Рожа не единственный друг Мальчика. Есть друзья и на площади Ференца Деака, в главном полицейском управлении, и на площади Рузвельта, среди руководителей министерства внутренних дел, и в штабе командующего «национальной гвардией» Бела Кираи, и в обновленном министерстве обороны Имре Надя, и в парламенте. Всюду поддержат Ласло Киша,
Бывший радиотехник вышел в «Колизей». «Национал-гвардейцы» проводили последний советский танк и сели за стол. Ямпец поднял пузатую бутылку с абрикосовой палинкой.
— Теперь мы хозяева положения. Ну, господа коммунисты, приготовьте свои лебяжьи шейки для наших галстуков! И праздник же мы вам устроим — ночь «длинных ножей» померкнет. Выпьем, гвардия, за хозяев Будапешта!
Стефан поплевал в ладони и, ловко орудуя руками, сварганил из воображаемой веревки воображаемый галстук.
— Завтра же вздерну не меньше дюжины первосортных авошей и твердолобых ракошистов.
Ямпец чокнулся бокалом с бутылкой Стефана.
— Посмотрим, как они затанцуют. Люблю бал-маскарад!
— И тебе придется смычок намылить. Всем работы хватит. Ты кто, адъютант?
— То есть… в каком смысле? — Ямпец отхлебнул водки, переглянулся с собутыльниками. — Не крокодил и не слон.
— Из каких ты?
— А черт его знает! Про маму кое-что слыхал, а папа… может, князь, может, повар, может, фабрикант, а может, и какой-нибудь биндюжник.
— Откуда ты?
— Не знаю.
— Где родился?
— Не знаю точно. Будто бы в доме терпимости.
— Разве там рожают?
— Чудо природы. Фе-но-мен!
— А я родился… — Стефан многозначительно умолк. Таинственно-торжественно огляделся вокруг. — В этом доме я родился. В этой квартире. Вот здесь.
Глаза начальника штаба полны слез, губы дрожат. Все поражены. Смотрят на Стефана с изумлением, уважением, верят и не верят ему.
— Ты здесь родился? — допытывается Ямпец.
— Точно. Двадцать девять лет назад, шестого июля, в три часа ночи.
— Вот это да! Так ты…
— Да, он самый! Наследник национализированного наследства. — Стефан достал из-за серванта большой, в золоченой раме пыльный портрет усатого лысого старика. — Мой родной фатер. Каким-то чудом сохранился в чулане.
Стефан пошел к камину, взобрался на кресло, повесил отцовский портрет поверх погибшего Мартона Хорвата.
Люди Киша смотрят на бывшего хозяина шестиэтажной громады, стоящей над Дунаем, на владельца пароходов, фабрики, ресторанов, отеля. Где он теперь? Когда-то он ходил, ел, пил, отдыхал в этой роскошной комнате.
И задумались «борцы за свободу», вспомнили, где они сами родились, какие у них были отцы, что они потеряли. Безрукий «национал-гвардеец» с землистым щетинистым лицом подошел к камину, поправил перекосившийся портрет, смахнул с него паутину.
— И я ничего не прощу. Ни потерянной руки, ни красной звезды над моим заводом, ни роддома в моей вилле. Подумайте, три года плена и семь лет лямки ночного сторожа!
Ораторствовал и атаман бывших. Со стаканом в руке, с торжественно-мрачным лицом.