Чёрные крылья

Гартвиг Дмитрий

Сам же аппарат представлял вытянутый, остроносый фюзеляж, переломившийся на две неравные части и выкрашенный в сине-серый пятнистый камуфляж. Крылья, которые, в свою очередь, отвалились от корпуса и кусками валялись по всей заснеженной низине, были непропорционально длинными. В задней части фюзеляжа виднелось смятое падением отверстие, из которого медленно вытекала какая-то вязкая жидкость. Самолёт был реактивным.

– Надо проверить, – внёс я очевидное предложение, закончив осмотр.

– Понятно, что надо, я и сам хотел сходить, – ответил Громов из-за спины.

– Так, а чего же не сходил? – удивлённо спросил я.

Я уже встречался с Громовым раньше, и встречался достаточно часто. Это, можно сказать, был мой единственный друг,

если у меня вообще могут быть друзья в обычном человеческом понимании. Вася был очень деятельный и инициативный командир. Умный, по-настоящему талантливый в военном деле, он являлся, к тому же, невероятно выносливым, стойко переносил все походные тяжести и лишения. Свою дополнительную офицерскую пайку никогда втихаря не жрал, всегда делился ею с обычными солдатами. Единственное, что мешало ему к своим тридцати шести годам уже командовать дивизиями и сидеть с важным видом за штабными картами, так это его независимость и абсолютное отсутствие чинопочитания. Воспитанный в семье белоэмигранта и получивший прекрасное образование, он так и не избавился от привычки смотреть на нас, пролетариев, чутка свысока. А следовательно, иногда позволял себе в разговорах со старшими по званию очень много вольности. Особенно страдал он от этого в годы войны, когда рядов Красной Армии ещё не коснулась живительная жуковская чистка, и офицеры, воспитанные революцией, гнались за формой, а не за содержанием. Один раз, по словам самого Громова, его едва не расстреляли, но спасло заступничество высокопоставленных белых офицеров, которым импонировал храбрый и способный юноша, и с мнением которых руководство Красной Армии было вынуждено, скрипя зубами, считаться. Потом, уже в Чёрной Армии, Вася сам отказался от майорских погон, предпочтя всё также бегать по Уральским горам вместе со своим отдельным батальоном сибирских стрелков, многие из которых прошли вместе с ним его трудный путь: от архангельских портов, до сибирских снежных пустошей. Впрочем, лично я считаю, что по Громову штабное кресло всё-таки плачет. Слишком уж он умный для простой солдатской полевой работы. Мне бы, например, куда спокойнее было, если бы этот талантливейший командир не по горам скакал, а занимался чётким и скрупулёзным планированием операций, заменив собой, молодым и энергичным, дряхлеющих командиров Последней войны, что так и просиживают штаны по генштабовским кабинетам. Вася, впрочем, и сам это прекрасно понимал и, как я слышал краем уха, постепенно поддавался на уговоры заняться, как он выражался, «бумагомарательством».

Тем необычнее была его робость в деле осмотра самолёта. Раньше он никогда бы не упустил возможности вырвать первенство и утереть мне нос.

– Отрепьев, я откуда мог знать, что за самолётом явишься именно ты? Если бы твоё высочество нижайше соизволило меня предупредить, я бы его уже, конечно же, на металлолом разобрал. А так… неопознанный самолёт, знаков отличий нет, модель мне неизвестная. От него вашей «Стальной рукой» пахнет за версту. А я, сам знаешь, в дела разведки не лезу. Себе дороже обычно выходит. Так что давай-ка ты сам с ним разбирайся. Если мне не прикажешь, конечно. Моё-то дело маленькое: я на место прибыл, проконтролировал, чтобы никакой зондеркомманды из самолёта не вылезло, а теперь со спокойной душой передаю его тебе в руки. Дерзай.

«Я буду щитом и мечом России, с помощью которого будет вершиться правосудие за всех павших».

– Командир, давайте я, – несмело предложил Добровольский.

– Отставить, я сам пойду. Прикрывайте меня, – приказал я и начал свой спуск к обломкам самолёта. А что было делать?

Уральские горы – не такая уж непреодолимая преграда, как рисует их военная пропаганда рейха, оправдывая поражения собственных вооружённых сил. Это горы, да, и они, как и всякие горы, таят в себе опасность. Каждый миг под твоими ногами рискует проломиться корка льда, каждый камень, на который ты ступаешь, готов сорваться вниз. Но всё же, эти горы проходимы.

При должной сноровке – даже без специального снаряжения.

Спуск, слава Богу, вышел коротким. До места падения было действительно недалеко. Оказавшись в низине, я помахал рукой своим товарищам и, взяв наизготовку автомат, начал потихоньку приближаться к самолёту. Пожара не было, как ни странно, а все огнеопасные жидкости, какие в этом аппарате могли быть, давным-давно уже перемешались с холодным снегом.

Когда стекло в кабине пилота резко отскочило вверх, я едва не выстрелил от неожиданности. Такое бывает, подумал я, автоматика сработала, хоть и запоздало. Правда, вслед за стеклом, из кабины выбралось человеческое тело, облачённое в слегка мешковатую форму пилота и гермошлем с чёрными непрозрачными очками.

Надо же, пилот всё-таки выжил. Правда, наслаждаться, к его несчастью, он эти фактом будет недолго. Это, скорее всего, немец. Японцы обычно ниже ростом, да и телосложение у них немного другое. Нет, стопроцентный немец. Значит, дело ясное: допросить прямо здесь, в том самом КПП, у которого мы недавно останавливались, а потом в расход.

– Please, don’t shoot! Bitte, nicht schiessen! – заорал вдруг пленник, глядя в тёмное дуло моего автомата и поднимая руки.

Так.

Ну, допустим, «нихт шиссен» я понял, что такое. А первая часть предложения?

Нет, догадаться по смыслу, конечно, можно. Но это точно не немецкий. И не японский.

– Командир, вы в порядке? – подбежав, спросили меня Зверюганов и Добровольский. Бойцы запыхались, и было видно, что они поспешили ко мне на выручку, едва увидели, как от самолёта отделяются его составные части.

– Я-то в порядке. А вот у этого парня проблемы, – дёрнув стволом, я указал на пилота, которому явно становилось зябко в своей, прямо скажем, несезонной одежде.

– Please… – уже жалобно пробурчал сквозь завесу гермошлема пленник, сделав неуверенный шаг вперёд.

А вот этого делать не стоило.

– Stehen! – заорал я, пуская автоматную очередь прямо ему под ноги. Незнакомец тут же застыл как вкопанный.

Он и дальше что-то лопотал, но я его уже не слушал. Всё моё внимание было сконцентрировано на мушке прицела, словно вокруг меня кипел бой. Я был готов ко всему: любое движение, любой шорох, любое непонятное действие, и наш пленник тут же был бы продырявлен насквозь очередной очередью. В этот момент к нам и подошёл Громов.

– Гриша, что тут у тебя твориться? Мы слышали выстрелы.

– О, Гром, вот ты мне как раз и нужен. Ты у нас образованный, скажи, на каком языке он болтает, я что-то не пойму.

Вася начал перечислять:

– Geben sie ihren Namen und Titel an! Anata no namae to katagaki o nobe nasai! State your name and military rank!

Последнее предложение пилоту, видимо, было знакомо. Он быстро закивал своей огромной из-за надетого шлема, похожей на стрекозиную, головой.

– Capitan Gary Powers, United States air force. Where I am?

Громов хохотнул. Затем, после пары секунд тишины, он издал ещё один смешок. А затем плотину прорвало. Он хохотал, не останавливаясь, минут пять, а на его скуластом, небритом лице выступили слёзы. Мы с ребятами изо всех сил пытались его успокоить, но ничего не помогало. Пленник, сняв к тому времени гермошлем, всё также стоял в стороне и растеряно улыбался, дрожа от холода.

– Громов, твою мать, да что с тобой такое! – не выдержав, я вмазал ему по щеке. Не так сильно, как мог бы, но это всё равно привело его в чувство.

– З-з-зенитчики хреновы… а-ха-ха, Господи Боже, – Гром никак не мог взять себя в руки. – Зенитчики, стража небесная, защитнички наши, американца сбили.

Чего?!

– Вася, дорогой, а объясни мне, пожалуйста, какого хрена американец делает посреди Сибири в целом, и в воздушном пространстве Чёрной Армии в частности?

– А я, дорогой мой, понятия не имею, какого хрена американцы делают в нашем воздушном пространстве. Вот что-что, а это уж точно вашего ведомства дело, не моё.