Черные лебеди
Шрифт:
На кладбище остались четыре человека: Лиля с Таней и Шадрин с Ольгой. Они молча шли к выходу.
Шадрин резко остановился, словно от нестерпимой боли. Он даже затаил дыхание.
— Что с тобой, Митя? — обеспокоенно спросила Ольга. — Почему ты остановился? Сердце?..
— Я вспомнил этого человека… Вспомнил!
Кладбище было окраплено багрянцем облетевшей листвы. В сыром мглистом воздухе висела белесая пелена осенней измороси. Мелким сеевом она стелилась на утоптанные дорожки, на могильные холмики, на безмолвные холодные плиты и покосившиеся кресты.
Жизнь!..
Почему ты свои черные молнии иногда мечешь не в старую, подгнившую с корней
Жизнь!..
За что ты так жестоко наказала эту маленькую девочку? Неужели ты не видишь, какую ты сделала непоправимую ошибку? Чем провинилась перед тобой эта кроха? А она вот идет и не знает, куда ее ведут.
Первый раз она видит женщину, которая сегодня утром пришла за ней в детский сад и подарила ей плюшевого медвежонка. Но недолго теплилась веселая искринка в глазах девочки, пока она, улыбаясь, прижимала к груди подарок. Когда она увидела в коридоре тетю Пашу, сердце ее сжалось маленьким комочком. Девочка кинулась навстречу старушке. Медвежонок выпал из ее рук. И обе заплакали… Обе безродные. Старенькая, доживающая свой век тетя Паша и только начинающая жизнь Таня.
Жизнь!..
Куда, к каким берегам ты понесешь на своих крутых и пенистых валах этот легкий парусник? Или, измотав его в своей океанской крутоверти, безжалостно разобьешь о каменные скалы?.. Или, баюкая на груди своей широкой, вынесешь к зеленым берегам, где утренние росы умывают нетронутые полевые цветы?
Жизнь!..
Мудрая, Вечная жизнь!.. Открой мне тайну своего рокового коварства. Почему ты рядом с лучами добра мечешь черные стрелы зла?!
Ты молчишь… мудро и величественно молчишь? Вглядись в эту дорогу. По ней идут трое: старушка, молодая женщина и девочка. Они тоже молчат. Им не о чем говорить. Старушка изо всех сил крепится, чтобы ее приглушенные всхлипы не перешли в похоронные причитания. А эта молодая женщина?.. Она воспитательница детского дома. Она выполняет свою работу. Ведет девочку в сиротский дом.
Жизнь!..
Ты так пожелала. Посмотри пристальней на плюшевого медвежонка, прижатого к груди девочки. Что это на бусинах его глаз — слезы или капельки дождя? Посмотри на мостовую. Свинцовое осеннее небо роняет на нее тяжелые слезы. Даже небо плачет… Не плачет только девочка. Она еще многого не понимает.
Жизнь!..
Ты видишь — над судьбой ребенка плачет сентябрьское небо. Все это — работа твоих рук. И знай: когда ты смотришь мне в лицо — я друг твой, я твой союзник. Но если ты отвернешься от меня, как когда-то отвернулась от этой девочки и оскалишься черными провалами своих глазниц, то знай — я еще боец! Я приму твой вызов. И если в неравном поединке я упаду, как подкошенная травинка, отягощенная каплями рос, то знай, за моей спиной стоят мои друзья, мои ровесники — земляне. Таков закон боя: когда знаменосец полка, сраженный пулей, падает на землю — знамя поднимает другой солдат. Бой есть бой.
Девочка!.. Ты выстоишь… За спиной твоей Родина. В едином ритме с твоим маленьким сердцем бьется большое сердце России…
Часть шестая
I
Как и миллионы лет назад, плыли по небу облака. Маленькие речушки впадали в большие реки. Большие реки молчаливо катили свои воды в море. На пути своем они все упорнее наступали на правый берег, подмывая его крутизну и грабастая витыми стопалыми ручищами гигантские глыбы оттаявшей
Осенью шли дожди. Длинные, тягучие. Под этими сыпучими тоскливыми дождями блекли деревья, молчаливо роняя в жухлую мокрую траву увядшую листву. Весной, пригретые майским солнцем, просыпались от зимнего оцепенения деревья. Умываясь в росе прохладных утренников, вспыхивали под солнцем изумрудно-зоревым сиянием травы и цветы. Все это повторялось снова и снова.
Весна звонко, с серебряными колокольчиками под дугой, веселым свадебным кортежем буйно въезжала в лето и гнала природу к своему печальному рубежу — к осени. Утомленная дождевым кружением, осень устало, с покорностью ложилась под белую шубу зимы. А в апреле весна порывисто сбрасывала с себя ледяной покров и, распрямившись в полный рост, встряхивала буйными зелеными кудрями. И так без конца.
Повторение, обновление… Умирали старики. На смену им рождались младенцы. Младенцы через десятки лет становились стариками и, радуясь новой расцветающей поросли юных потомков, тихо, спокойно умирали, как умирали наши прадеды, когда мы только начинали вставать в колыбели…
Умирали люди… Умирали деревья…
Пустотелая гнилая бузина топорщила во все стороны свои корявые хрупкие ветки и доживала свой недолгий век в тени ветхого забора. Ей, бузине, непонятно было, что такое прикосновение утреннего солнца. В капельках росы, упавшей на ее листья, никогда не вспыхивали ослепительно яркие блестки маленьких радуг. Никогда, ни в какие праздники человек не украшал ее ветвями свое жилище. Никогда она не вспыхивала жарким огнем в русских печах — всегда дымила. И тут же в каких-то десяти шагах от бузины вызванивал на ветру своими калеными, как у лавра, листьями дуб. Он тоже не вечен, но его жизнь исчисляется столетиями. Дуб — богатырь. Он пьет солнце, купается в янтарных дождевых струях, утирается ветрами, напоенными ароматами цветов и трав. Во всем его непреклонно-величественном облике словно запечатлелся гордый принцип человеческого духа: Cesarem licet stendum mori [9] .
9
Цезарю подобает умирать стоя (лат.).
Умирали деревья… Умирали люди… Но все умирали по-разному.
Над Москвой плыли облака. Медленно, плавно, так, как они плывут и над блистательным Парижем, и над далекой Гаваной, и над туманным Лондоном.
Нескучный сад был еще пустынным, когда Дмитрий и его дядя, Александр Николаевич Веригин, вошли в него со стороны Калужской заставы. Кое-где в густой траве, куда не скользнули еще через листву деревьев лучи солнца, поблескивала серебряным светом роса. Тропинка была узкая, и они шли друг за другом. Впереди — Александр Николаевич, шагах в трех за ним — Дмитрий. Каждый думал о своем. Дмитрий был потрясен вчерашним рассказом дяди. Все, что было пережито и передумано им за последние двадцать лет, могло бы дать неповторимый материал для десятка романов.
А бывший комбриг — костистый, худой, чуть-чуть ссутулившийся — шел и вспоминал. Давно это было — в тридцатом году. Веригин был слушателем Военной академии имени М.В. Фрунзе, Таня — студенткой медицинского института. Они познакомились на новогоднем вечере, в ее институте. А потом через полгода, в Нескучном саду, он сделал ей предложение. Она тогда обиделась: уж слишком легким был тон, с каким Веригин произносил святые слова. Три дня не подходила к телефону. А через неделю пришла сама. Пришла к нему в общежитие и сказала, что согласна стать его женой. И снова они бродили по Нескучному саду…