Черные люди

Иванов Всеволод Никанорович

Старый моряк всегда бывал не в духе, когда ему приходилось болтаться в этой селедочной щели. Проклятая Московия! Ночь бела, как бельма слепца, скалы чернее монахов, холодно, кожаный камзол и тот не спасенье. То ли дело Вест-Индия! Тепло, деревья зелены, словно в Англии в мае… А до чего там робки люди! Делай с ними что хочешь! Собаки и те не умеют лаять! Девушки ходят нагие… хе-хе-хе!

Старик заправил фонарь.

Страна, где за пустую бутылку из-под эля он выменял золотую серьгу из носа самого кацика! — вспомнил он и улыбнулся. Рай! Положительно рай! А Острова пряностей? Птички с муху величиной сверкают как самоцветы. Перец! Гвоздика! Забирай все, плати стеклянными

бусами, а дома, в Англии, продавай на золото! Синие волны стелются по желтому песку под высокие пальмы. Плавать же к этим лесным медведям, к бородатым московитам, просто противно. Все в кислых овчинах… Правда, они без шпаг, зато у каждого нож в сапоге! И разве это море? Прокисшее пиво! В Англии жара, июль, а тут, у берегов Норвегии, было напоролись на ледяную гору. Тьфу!

Старик спустился вниз, на палубу, под капитанским мостиком остановился, посмотрел вверх.

Капитан Ричард Стронг нес здесь вахту сам: Белое море!

— Не угодно ли чего, сэр? — сквозь ветер прокричал Джексон.

— Старина, кафтан! Собачий холод! И рому!

Минута — и старик, таща на сгибе локтя синий, с медными пуговицами кафтан, а в другой руке качая большим оловянным стаканом, стал перед капитаном.

— Есть, сэр!

Сочувственно смотря, как двигался вверх и вниз острый кадык на выбритом горле капитана Стронга, Джексон ласково ему выговаривал:

— Холодно, а вы без кафтана, сэр!

И, сокрушенно тряся головой, Джексон размахнул на руках кафтан во всю его ширину.

Но капитан Стронг шагнул к борту, горбом выгнув спину над толчеей волн внизу.

Из-за скалы, похожей на плывущего быка, одно за другим навстречу в белой ночи, в шуме волн и ветра опять ходко бежали маленькие суденышки.

— Опять они, сэр? — спрашивал Джексон.

Капитан не ответил, покосился на штурвальную рубку — там хранилось оружие, потом махнул рулевым — держать подальше. Высокий корабль покатился вправо, но одно из суденышек тоже изменило курс и неслось встречу под самым высоким бортом «Счастливого предприятия». В лодье приподнялся бородач, приветливо помахал рукой.

— Куры фра? — крикнул Стронг по-норвежски.

— …инт! — в ветре невнятно ответил Тихон снизу и завалился опять под свою овчину, на сети.

— Отчаянные головы, сэр! — говорил Джексон, устремившись с кафтаном к капитану. — Туземцы, сэр?

— Русские! — натягивая кафтан, бурчал Стронг. — Отличные моряки… В своих корытах идут куда хотят. На Грумант [6] . В Норвегию! Как викинги, Джексон, да, викинги. Наше счастье, что они не умеют еще строить больших кораблей.

6

Шпицберген.

Капитан вытащил из кармана камзола серебряную луковицу часов, глянул.

— Джексон, скажите — пусть джентльмены в кают-компании ужинают без меня, — распорядился он. — Буруны. Скалы… Водяная пыль… Белое море… И принесите еще рому! Это всё!

Долго следил из своей лодьи Тихон Босой, как, покачиваясь, улетала, таяла вдали розовокрылая туша английского корабля, как мерк его кормовой фонарь. Потом нахлобучил теплую шапку. Перед его глазами все стояло большое белоглазое лицо, что глянуло с высокого борта, большеносое, черная трубка в зубах. «Боится, должно! — усмехнулся он. — Не верят они никому! Сами как разбойники, у Мурмана друг у друга корабли разбивают».

Тихон нахлобучил покрепче шапку и обвел глазами ныряющую в волнах свою лодью. Его артель! Ждан Осьминников спит

сидя, привалился спиной к мачте, вытянул ноги, рыжая его бороденка взыграла кверху, валяный колпак съехал на нос. Эх, и силен Ждан петь! Егор Пунин — тот спал, уткнувшись в сети лицом, руки поджав под грудь, правую ногу в новом сапоге подтянув к тощему животу… Тихомир Березкин не спит, сидит на носу, смотрит в светлое небо глазами яснее ключевой воды. На корме у руля покачивался чернобородый Селивёрст Пухов, в рыжей валяной шапке, сам в плечах косая сажень. Не было мужика в ватаге крепче Селивёрста, не было его молчаливей. Он-то был не свой, не помор, а прибылой, гулящий, прибежал сюда с Волги — не поладил, слышно, с нижегородским воеводой. Должно быть, пробирался в Сибирь, за Каменный пояс, — кто его знает… Пока что товарищ в артели надежный..

Много забот Тихону Босому в это лето. Идет он с седьмой артелью, а шесть с приказчиками ушли в море передом. Его отцом, великоустюжским гостем Босым Васильем Васильевичем, приказано ему, Тихону, сколачивать артелей сколько только народу наберет. Надо за лето да осень и сельди взять, и засолить, и семги, на Новой Земле моржа набить, на острове Колгуеве птичьего пуху набрать, на Груманте и морского зверя и песцов вдосталь…

…Так и смотрит Тихону по-ястребиному в глаза его отец Василий Васильевич из-за медных очков, из-под высокого лба, большая рука с серебряным с чернью перстнем сливовые косточки перебирает — на них торговые люди счет ведут.

— Ты, Тишка, ежели и на этот год справишь все, как должно, женю! — говорит отец. — Дом выделю. Зимой в Москву пойдешь… Рыбу добывай! Мало покамест рыбы! Народ обижается. Да помни — братан-то мой, твой дядья Кирила Васильевич, в Архангельском в это лето таможенным головой сидит. В случае чего — поможет.

Черные скалы уносились назад, на них белели спящие птицы; медный месяц опускался в море.

И Тихон стал тихонько подпевать голосу Анны, что комариком звенел в памяти:

Ночевать — на острове да под сосною, А постелюшка — сети мягкие, Одеялышко — ветры буйные…

Ветер креп, все бурнее дышало, вздымалось, ходуном ходило вокруг море, глаза глядели вдаль, крепла, развертывалась шире самого моря душа, память отходила, бледнела, оставалось только то, что вот было у него в руках, у Тихона Босого… Идет он с ватагами в Белое море, в артелях тех будет человек с двести товарищей, да сети с ними, да топоры, да крупы, да хлеба на месяц, а труды впереди — ловы, работа… И широкая — как море, как лес — воля.

Широко, богато Белое море, и широка, богата, привольна Тихонова земля. Всем есть где кормиться… Дал бы Никола только удачи, как лонись [7] …

7

Прошлый год.

Прошлый год на версты моря валом шла сельдь. Заберись на мачту — да и оттуда не видно конца-краю серебряному блеску идущей рыбы. Кружат над рыбой крикливые птицы, камнем падая вниз, молнией взмывая вверх с добычей в клювах; со всех сторон сельдь обступили рыбы-хищники, море от них кипит сплошным белым приплеском. А за кольцом рыб бешено толчется, тоже кормится, морской зверь — нерпа, тюлень, серок вперемежку с белугами, дельфинами, с черными акулами. Киты ходят поодаль, высоко взбрасывая из дыхал фонтаны воды и пара, и солнце блестит на их мокрых спинах.