Черные пески
Шрифт:
Митька застегнул мундир, но дышать было трудно, и он снова толкнул пуговицу в петлю.
– Но откуда у него…
– Пистолет. Кто-то передал, кто - пока не известно. Солдаты клянутся, что никто из них в одиночку к арестованному не заходил, и посторонних не было. Конечно, проведут расследование.
– Пистолет из тюремной оружейной?
– Митька по-прежнему ничего не понимал.
– Нет.
Пронесли специально? Но как? И зачем? Если отец просил для того, чтобы покончить с собой - проще сунуть яд, дать веревку. Как можно было зайти в камеру,
– Не понимаю.
– Он замотал головой.
– Может, его убили?
– Нет. Я был у Володимира, видел, что он действительно предпочел бы самоубийство публичной казни.
Митька снова затеребил пуговицу в ставшей неожиданно узкой петле.
– Когда вы были у отца?
– Вчера вечером.
Да, в тюрьме обыскивают всех. Кроме одного человека. Только он мог спокойно протянуть пистолет заключенному, выйти из камеры и дождаться, когда послышится выстрел. Никто бы не посмел его остановить. Но все равно…
– …виновного найдут и казнят, - сказал Митька вслух.
– Да, безусловно.
– Но почему?!
Пуговица оторвалась, полетела под стол.
– Он спасал тебя.
– Меня?!
– Я знаю, ты готовил побег.
Создатель!
– У тебя приготовлены кони и запасная одежда на постоялом дворе по северо-восточному тракту. Ты подкупил лейтенанта тюремной охраны, он сделал тебе копии ключей. У тебя в комнате нашли схему, где обозначены выходы из тюрьмы и проставлено время смены караулов. Из тебя получился плохой заговорщик, Митя. Ты признаешься или будешь отпираться?
– Признаюсь.
Король кивнул, он и не ждал другого.
– Думаешь, Володимир хотел, чтобы его сына казнили по обвинению в измене?
…Родной запах мундира: лошадиным потом, дымом костров, порохом и немножко мамиными духами.
– Вы сказали ему.
– Митька не спрашивал, он был уверен.
– Да. Я узнал вчера вечером и сразу же пошел к твоему отцу. Зачем, Митя? Ну зачем?
Он поднял голову.
– Я должен был попытаться.
– Должен… Ты должен быть верен короне! Как ты мог? Так обмануть меня! Я столько тебе простил. Я столько для тебя сделал. Я сделал бы и больше, но князь Ледней не будет молчать.
– Князь Ледней?…
– Ты помнишь его?
– Конечно.
Как можно забыть: у князя тряслась седая голова, он смотрел не на сына, Фалькия, приговоренного за предательство к казни, а на Митьку - и старческие глаза светлели от ненависти. Наверняка он считал виновником перебежчика-Дина, хотя в чем была его вина? Но старый князь не желал об этом думать, он видел перед собой того, по чьему слову был оправдан Маркий Лесс и обвинен Фалький Ледней.
– Но при чем тут…
– Тот лейтенант, которого ты подкупил, - сын капитана из гарнизона Леднея. Капитан же очень предан своему князю. Да и понимал, что дело ты затеял безнадежное, и пытался хоть так спасти сына. Думаешь, князь Ледней упустит такую возможность? Завтра же вся столица будет говорить о заговоре. Да что завтра, уже говорит! Ну
– А вы хотели, чтобы я смотрел на казнь своего отца?
– Я бы отослал тебя из города.
Митька уткнулся взглядом в разбросанные по столу бумаги. Вздрогнул, узнав отцовский почерк, успел прочитать: «Эдвин, тут холодно и снежно…»
– Знаете, мой король, я так хотел больше никого не предавать. Не получилось.
Помолчали.
– Тебя будут судить.
– Я был готов к этому, ваше величество.
– Тебя будут судить не за заговор против короны, а за организацию побега. Это единственное, что я еще, - Эдвин выделил голосом, - могу для тебя сделать.
Митька бы крикнул: «Еще? Передать моему отцу пистолет для самоубийства - сделано для моего блага?!» - но такое не говорят королю.
– За дверью барон Радан. Отдашь ему шпагу. Митька встал, помедлил.
– Ваше величество, я могу надеть черную ленту?
– Нет, Митя. Ты же знаешь - по мятежникам траур запрещен. Иди. Ты очень разочаровал меня.
Он был уже у дверей, когда Эдвин окликнул:
– Да, а княжич Торн знал о заговоре?
– Нет, мой король, я такого для своего побратима не хотел. Он не знал, милостью Матери-заступницы клянусь!
Семь шагов на три с половиной. Или на четыре, если мельчить. Справа, считая от двери, - узкий лежак, притрушенный соломой. Слева в одном углу табурет и крохотный столик, в другом - отхожее ведро. Напротив двери, под самым потолком, крохотное зарешеченное окошко, на треть засыпанное землей. Солнце в него не попадает никогда. Ночью тут зябко, как ни подгребает Темка солому, согреться не может. Его арестовали в коридоре, не дав зайти в Офицерские покои и взять мундир. Тонкая батистовая рубашка хороша для жаркого летнего дня, но не для тюремной камеры.
День отмеряется побудкой, скудным завтраком - кружка кипятка и кусок хлеба, после войны в Илларе голодно, и на заключенных предпочитают не тратиться. Обед - разваренные овощи, хлеба уже только полкуска. Ужин - пустой суп из квашеной капусты, вообще без хлеба. Воняет он мерзостно, но Темка съедает все, силы ему нужны. Чуть позже проходит по коридору охранник, стучит в двери - отбой. После шуметь не разрешается. Впрочем, это не особо разрешается и днем.
Монотонность существования нарушают только визиты капитана Радана. Все те же вопросы, и Темка то отвечает спокойно, то цедит сквозь зубы, то срывается на крик:
– Я не знал!
Капитан всегда остается невозмутимым. Разматывает прошедшие дни по минутам: где был, с кем виделся, когда разговаривал с Эмитрием Дином, кто присутствовал при разговоре. Может, Радан и поверил бы Темке, но тот молчит, сколько бы его ни спрашивали:
– Из-за чего вы поссорились с Дином?
Ответ «Это наше личное дело», капитана не устраивает, ничего другого Темка предложить не может.
– Я хочу тебе поверить, - говорит Святослав, - я все-таки успел узнать тебя. Ты честен, ты верен короне. Но почему вы так вовремя поссорились?