Черные реки сердца
Шрифт:
– Я ценю тебя.
– ...кто может обожать меня.
– Я обожаю тебя.
– ...кто может отдаться мне...
– Я твой.
– ...не отравив красоты всего.
– Никаких флюидов. Никакого лапанья.
– Я неожиданно чувствую себя так смущенно, словно я девственница, – сказала она.
– Я могу смотреть на тебя часами, даже на одетую.
Она сорвала с себя блузку так яростно, что лопнула ткань и отлетели пуговицы. Через какую-то минуту она оказалась абсолютно голой, и большая часть того, что до сих пор было скрыто, подтверждала свое совершенство.
Он вздохнул, и
– Теперь ты понимаешь, почему мне не нравится заниматься любовью обычным способом? Если я могу обладать сама собой, то какая мне нужда в ком-то еще?
После этого она отвернулась от него и начала вести себя так, словно его здесь и не было вовсе. Она явно получала огромное удовлетворение от знания, что может властвовать над ним, даже не дотрагиваясь до него.
Она стояла перед зеркалом, внимательно разглядывая себя со всех сторон, нежно лаская себя, восхищаясь собой, и ее удовольствие от того, что она видела, так возбуждало Роя, что он время от времени проглатывал комок, подступавший к горлу и мешавший дышать.
Потом наконец она подошла к кровати – Брюс Спрингстин в это время пел о виски и автомобилях – и отбросила прочь покрывало из серебристых лис. На какой-то миг Рой испытал разочарование, потому что ему хотелось бы видеть, как она распластается на этой роскоши – не имело значения, искусственный это мех или настоящий. Но она откинула верхнюю простыню, затем нижнюю, обнажив черный резиновый матрас, и это немедленно заинтриговало его.
С полки одного из раскрытых шкафчиков она достала флакон с драгоценным прозрачно-янтарным маслом, отвинтила пробку и вылила небольшое количество на постель. Тонкий и чувственный аромат, такой легкий и свежий, словно весенний бриз, донесся до Роя. Так благоухают не цветы, а растения, которые употребляют как специи: корица, имбирь и какие-то еще, более экзотичные.
Пока Джеймс Браун пел о страстном желании, Ева опустилась на постель и поворачивалась, размазывая лужицу масла. Она смочила в нем руки и стала втирать янтарную жидкость в свою безупречную кожу. В течение пятнадцати минут ее руки умело двигались по всему телу, повторяя каждый изгиб, разминая любовно каждую прелестную округлость и впадинку, включая таинственные расщелины. И все, чего касалась Ева, было совершенно. Но когда она дотрагивалась до тех частей, которые приводили Роя в смущение, он сосредоточивал свое внимание на ее руках, потому что они и сами были безупречны – по крайней мере ниже предплечий.
Вид Евы на этом блестящем черном резиновом матрасе, ее роскошное тело золотистого и розового оттенков, скользкое от флюида, который был восхитительно чист и не являлся продуктом человеческого организма, духовно вознесли Роя Миро. С ним не случалось такого никогда раньше, ни при использовании секретов восточной техники медитации, ни под воздействием сока особого сорта кактуса или вибрирующих кристаллов, или особого массажа, который совершала ему выглядевшая невинной двадцатилетняя девушка, одетая как герлскаут, ни тогда даже, когда к нему явился дух его покойной матери на сеансе в Пасифик-Хейтс. И, судя по ленивым, размеренным движениям Евы, она могла часами вот так наслаждаться
В результате Рой сделал нечто такое, чего он никогда не делал раньше. Он вынул из кармана свой пейджер и, поскольку не было никакой возможности отключить сигнал этого специального модема, снял пластмассовую крышечку с задней части прибора и вынул из него батарейки.
Одну ночь страна может обойтись без него, и страдающее человечество поживет без своего спасителя.
Боль вывела Спенсера из его черно-белого сна, в котором являлись ему какие-то сюрреалистические архитектурные формы и биологические мутанты, особенно тревожащие из-за отсутствия красок. Все его тело было массой хронической боли, тупой и безжалостной, но именно острая боль в затылке разбила оковы его неестественного сна.
Все еще была ночь. Или снова ночь. Он потерял счет времени.
Он лежал на спине, на надувном матрасе, под одеялом. Его плечи и голова покоились на подушке, под нее еще что-то было подложено, чтобы приподнять голову Спенсера повыше.
Услышав мягкий свистящий звук и ощутив неестественный жар лампы Кольмана, он понял, что источник находится где-то за ним.
Мерцающий свет выявил отшлифованные дождями и ветром каменные образования справа и слева, прямо напротив лежала каменная плита, покрытая ночным инеем, который не смогли растопить лучи лампы. Над головой Спенсера, от одного выступа скалы до другого, был натянут закамуфлированный под цвета пустыни брезент.
Очередной приступ боли охватил голову.
– Лежите спокойно, – услышал он голос Валери.
Тут до него дошло, что подушку она держит на своих скрещенных ногах, так что его голова лежит у нее на коленях.
– Что вы делаете? – он был удивлен слабостью своего собственного голоса.
– Зашиваю раны, – ответила она.
– Вы не должны делать этого.
– Они открыты и кровоточат.
– Я не стеганое одеяло.
– Что это должно означать?
– Вы не врач.
– В самом деле?
– Так вы врач?
– Нет. Лежите спокойно.
– Это больно.
– Конечно.
– Вы занесете инфекцию, – забеспокоился он.
– Я выбрила это место, а потом стерилизовала его.
– Вы выбрили мою голову?
– Только один маленький участок вокруг раны.
– У вас есть какое-то представление о том, что вы делаете?
– Вы имеете в виду варварство или врачевание?
– Последнее.
– У меня есть начальные знания.
– Черт бы их побрал!
– Если вы будете себя вести как ребенок, я прибегну к шприцу с местным обезболиванием.
– Он у вас есть? Почему же вы не использовали его?
– Вы были почти без сознания.
Он закрыл глаза, снова погрузившись в черно-белый мир, потом раскрыл глаза и произнес:
– Но теперь-то уже нет.
– Что «нет»?
– Не без сознания.
– Только что вы снова теряли его. После нашего разговора прошло несколько минут. И пока вы отсутствовали в этот раз, я почти закончила. Еще один стежок, и все готово.